Движение “За право жить без ИНН” выступило с судебным иском, где оспаривается решение о присвоении каждому гражданину РФ так называемого идентификационного номера. Мне же как филологу, литератору предложили дать на этот счет сугубо научную оценку, особо подчеркивая объективность данных и учитывая то, что к данному общественному движению я не принадлежу и не имею какой-либо заинтересованности в проблеме ИНН.

Источник противоречий, вызванных присвоением человеку, имеющему традиционное имя, идентификационного номера, состоит в прямой, непосредственной подмене имени неким 12-значным номером.

Следовательно, нашей экспертизе предстоит прояснить и оценить административный акт в трех аспектах:

Итак,

1. По содержанию свидетельства о постановке на учет в налоговом органе и по расшифровке аббревиатуры “ИНН” следует однозначно заключить, что номер действительно является подменой имени внутри системы налогообложения, т.е. контроля за всеми экономически обусловленными действиями гражданина, системы, носящей не частный, а всеобъемлющий характер для гражданского лица. Именно так выглядит в данном случае своеобразная речевая ситуация: диалог государства и гражданина, в котором лицо выступает под номером, состоящим из произвольной комбинации цифр. (Заметим, что возможность более широкого контроля над личностью на основе ИНН нами не рассматривается как проблема филологическая, т.е. вытекающая из словесного определения.)

Значение терминов идентификатор, идентификация, применяемых в разных сферах деятельности, всегда синонимично имени или прямо толкуется как имя. Например: идентификационный номер – это номер, однозначным образом идентифицирующий объект (Microsoft Press. Толковый словарь по вычислительной технике. М., 1995); идентификатор – любая строка текста, используемая как имя, единица, используемая в качестве имени; имя, присваиваемое данному объекту и представляющее собой последовательность цифр (Першиков В.И., Савинков В.М. Толковый словарь по информатике. М., 1995); идентификация – присвоение объектам идентификатора; факт отождествления объекта с одним из известных системе объектов; установление свойств объекта (Толковый словарь по искусственному интеллекту. М., 1992; Борковский А.Б. Англо-русский словарь по программированию и информатике (с толкованиями). М., 1989). Таково же значение термина и в европейских языках.

Другими словами, наше традиционное имя, с включением отчества и фамилии, является идентификатором и, наоборот, всякий идентификатор является именем, принятым в той или иной системе языка, общения.

Более того, термин идентификация имеет и особую тональность, передающую чрезвычайную степень слияния лица с каким-либо объектом, в нашем случае – с именем, и полное отождествление себя с ним. Так, “Философский энциклопедический словарь” (М..1983) толкует идентификацию как “эмоциональное и иное самоотождествление индивида”, “эмоциональное слияние с объектом” (с. 199).

Такое положение безусловно относится к личному имени человека, присвоение же ИНН претендует на эмоциональное слияние с… номером.

Тогда номер и имя выполняют одну и ту же функцию, что обусловлено даже родственным происхождением этих слов – от латинского: nomenus и numerus. Однако, как всегда в родственных явлениях, особенно сильно противоречие в нюансах: личность не подлежит нумерации, а только именованию; нумерация личности внутренне конфликтна, если речь не идет о малозначащей, компактной ситуации идентифицирования - например, в спортивных состязаниях (хотя и здесь номера приобретают своего рода магию, сливаясь с личностью и становясь в определенных условиях ее именем. Отождествление с номером внутренне приемлемо для игрока, который даже дорожит своим номером, как именем: так, хоккеист Борис Михайлов в клубе ЦСКА и сборной СССР идентифицировался с номерами 7 и 13, Владислав Третьяк – с № 20, Валерий Харламов – с № 17 и т.д.).

2. В отечественной культурной традиции и сугубо – в области изучения слова, в филологии, заложено представление о неразложимом слиянии имени (слова) с именуемым явлением (денотатом). Имя вообще не является случайным, произвольным знаком для обозначаемого объекта. Крупнейший русский философ и филолог А.Ф.Лосев так писал об этом: “Там, где сущность пребывает всецело, имя есть сама сущность” (Бытие. Имя. Космос. М., 1993, с. 738. Далее ссылки на это издание, включающее труды “Философия имени”, “Вещь и имя”, “Античный космос и современная наука”); “имя вещи, имя сущности есть сама вещь, сущность, хотя и отлично от нее; имя предмета неотделимо от него, имя сущности есть смысловая энергия сущности” (с. 156); явление без имени “превращается в абсолютный нуль, о котором ничего ни сказать, ни помыслить нельзя” (с. 157). Более того, именованная личность “сама признает эти имена и откликается на них” (с. 804). Поэтому один факт неприятия своего идентификатора уже как бы перечеркивает систему именования, делает ее своего рода актом насилия.

Глубокое отражение философия имени получила в духовной культуре. Именование человека при крещении, например, носит все черты сакральности, и всякое покушение на полученное, словно от Бога, имя не может восприниматься иначе как кощунство. Через имя человек находит себе Божественного покровителя и обретает судьбу. Именование в Библии всегда носит самый торжественный и закономерный характер (известный мотив, когда будущий апостол Савл принял имя Павел – как знак преображения в духе Христа).

Упомянем учение об имени, созданное православными монахами, - имяславие, с которым связаны такие церковные деятели, как Св. Иоанн Кронштадский, архимандрит Арсений, архимандрит Давид, схимонах Илларион, позже – о. Павел Флоренский (см. труды иеросхимонаха Антония (Булатовича): Апология веры во имя Божие и во имя Иисус. М., 1913 и др.). Известный профессор богословия М.Д.Муретов особо отмечал, что имя, слово “имеет реальную связь с идеей”; именуя Спасителя, мы вступаем в реальные отношения к именуемому: “Подчеркнем, что так мыслится не только имя Спасителя, но то же надо сказать и обо всех вообще именах” (“Моя борьба с имяборцами…”. Пг., 1917).

С этой точки зрения, подмена имени является актом лжи, бесословия, равно подмене добра злом, Бога дьяволом.

Таким образом, имя и слово не есть объект нашего произвола, подмена имени, если и производится, говорит не о чем ином, как об изменении самой сущности: новым именем именуется уже иная сущность. Так, мы знаем о фактах отказа от своего имени, что бывает в кризисных обстоятельствах (революционное движение, насилие) или при осознании лицом изменения своей сущности. Так происходит при пострижении в монахи (ср. имена создателей славянской письменности - святые Кирилл и Мефодий), смене вероисповедания: прежний комсомолец Леня Ф. принял иудейство и стал именоваться Ионой, например. Известный исследователь имен Л.В.Успенский писал, что “все еще живо представление о силе имени, о том, что его перемена может полностью изменить и самого человека” (“Слово о словах. Ты и твое имя.” Л., 1963. С. 415).

Итак, языковая традиция противится перемене имен, этот акт возможен лишь как выражение совершенно обновленного самосознания личности, иначе речь идет либо о насилии над личностью, либо о злонамеренной лжи, что в любом случае не согласуется с характером гражданских отношений.

3. Подмена имени номером прежде всего есть замена органичного для языковой культуры идентификатора другим – неорганичным и произвольно присваиваемым. Такие явления характерны для кризисных эпох: например, рубеж 19-20-го, конец 20-го столетий, что фиксирует литература. Вот футурист А.Крученых писал: “Безобразно слово лилия, поэтому я называю лилию Е У Ы”. Близко к этому (ср.: Лиля Брик = Еуы Брик) стоит череда нелепых личных именований в те же кризисные эпохи, что со временем заставляет только мучиться носителей нелепых имен: Сателлитка, Тракторина, Лагшмивара, Оттоюшминальд и проч. Никакие еуы не приживаются в нашей культуре, имя чрезвычайно прочно связано с его носителем (денотатом). В конце концов, как писал Л.Успенский, “что за интерес самому носить вместо имени ничего не означающую кличку?”.

Есть ряд закономерностей и в замене традиционного имени числом.

Протест против принятия цифрового имени надо связать с характером идентификации в местах заключения – тюрьмах и концлагерях. Еще живы люди, имеющие вытравленный на теле цифровой идентификатор, полученный в фашистских лагерях. Есть и много зафиксированных литературой образов такого рода, а литература – это прежде всего и есть народная языковая память, рождающая ассоциации ко всякому новому явлению. Вспомним и “Один день Ивана Денисовича” А.И.Солженицына, где герой, Иван Денисович Шухов, идентифицирован как Щ-262. Не напомнил ли теперь Солженицыну его ИНН прежний лагерный идентификатор? Ношение цифрового идентификатора, не обусловленного волей идентифицируемого, может иметь только репрессивный характер.

Помимо репрессивного аспекта, цифровой идентификатор личности представлен в отечественной культуре в двух вариантах. Во-первых, это сознательное и даже добровольное уничтожение индивидуальности, растворение личности в массе, уподобление придатку механизма. Таковы идеи Пролеткульта в начале 20-го века: “Квалифицировать отдельную пролетарскую единицу как А, Б, С или 325, 075 и 0” (ж. “Пролетарская культура”, 1919, №9-10, с. 44). Во-вторых, это своего рода пародийно-критический отклик на обезличивание, протест – в романе Е.Замятина “Мы”, где действуют Д-503, О-90, I-330 и др. лица: “Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, шли нумера (люди. – А.А.), с золотыми бляхами на груди – государственный номер каждого и каждой”. Добавим, что и в романе утверждение нумера-идентификатора сопряжено с репрессивными мотивами: от показательных пыток, казней до принудительных операций на мозге.

Все это создает крайне негативный – смысловой и эмоциональный – фон для восприятия числового имени.

Наконец, надо помнить и о библейской символике, когда антихрист не имеет имени, а несет число – 666, более того – ставит его на покорных людей (заметим в скобках и сугубо экономический ракурс при этом): “И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет это начертание, или имя зверя, или число его” (Откровение, 13, 17). Получается, что имя исходит от Бога, цифровой идентификатор – от дьявола. Вновь негативная ассоциация, даже если не касаться сугубо религиозных чувств, хотя и это нужно учитывать, ведь гражданский акт обращен к конкретным людям, и едва ли допустимо, чтобы его форма была неприемлемой для значительного числа лиц. В конце концов, всегда можно найти более приемлемую форму, если не стремиться к сознательному воздействию на личность – уже помимо целей самого учета граждан, как в нашем случае.

В подобном контексте надо сделать только тот вывод, что как свойства отечественного языка и культуры, так и убедительные, вошедшие в память сюжеты создают исключительно негативный фон для цифровой идентификации личности.

Подведем итог.

С той же филологической точки зрения, следует признать обоснованным стремление уточнить характер идентификации налогоплательщика как соблюдение точности во всяком диалоге имен, языковом взаимодействии, которое по определению невозможно с лицом, не признающим своего имени (идентификатора).

Сама требовательность гражданина в этом вопросе свидетельствует об исключительно глубоком и непосредственном признании им самой ситуации диалога с государственной системой, о стремлении выполнить долг налогообложения как самый неформальный, личностный. Поэтому и важна такая требовательность к языку общения гражданина и государства.

Другое важное условие – глубокое осознание значения имени и собственно всей отечественной традиции именования. Только отчужденность к гражданскому акту или отсутствие навыков, свойственных отечественной культуре, могли бы снять напряженность данной языковой ситуации: тебе безразлично, кто и как тебя именует, или ты игнорируешь само именование, идентификацию.