Д. Корчинский

Украинский радикал, основатель УНА-УНСО, лидер политической партии «Братство» Дмитрий Корчинский в последние годы за кого только не воевал: за грузин — против абхазцев, за приднестровцев — против молдаван, за чеченцев — против российских федеральных войск. А совсем недавно он обучал «Наших» на Селигере, видимо, теории и практике партизанской войны. В интервью «Росбалту» известный наемник рассказывает о своей войне и необходимости православной революции.

- Что такое «Братство», с чем связана идея его создания?

- Братство — это традиционная форма самоорганизации для украинцев. Она отсылает нас к братствам XVI-XVII столетия. Тогда по всей Украине братства были религиозными военно-политическими организациями, которые занимались внутренней и внешней жизнью, религией и войной. Мне кажется, что актуальность подобного рода объединений сегодня довольно высока.

- Сколько членов в вашей партии?

- Реальный актив составляет порядка нескольких сот человек. Это большие цифры для Украины. «Братство» — это небольшая партия, которая берет взрывной активностью, нежели систематической работой.

- Как вы относитесь к вашим российским коллегам из НБП, например, к Эдуарду Лимонову?

- Это очень симпатичные люди, и очень жалко, что обстоятельства толкнули их на плохой путь. Я всегда с уважением отношусь к людям, которые готовы сидеть за свои убеждения. Талант Лимонова заключается в том, что он понял: в эту эпоху литература сама по себе не может ничему учить, не может давать новых форм, не может давать новых идей. Он понял, что литературу надо очень жестко привязывать к жизни. То есть только такая литература чего-то стоит, которая является солдатскими мемуарами. Солдатские мемуары — это непреходящая ценность всегда. А литературщина очень быстро портится. Лимонов понял, что сегодня биография творца значительно важнее его творений.

- У вас схожие с НБП политические методы?

- Методы у нас разные. Если раньше мы занимались войной, то сегодня мы больше занимаемся забастовочной деятельностью.

- Где и на чьей стороне вы воевали?

- В Приднестровье — на приднестровской стороне, в Абхазии — на грузинской, в Чечне — на чеченской.

- С чем была связана такая позиция?

- В Приднестровье это была наша земля, и ее надо было защищать. Во всех других войнах — это была политическая конъюнктура.

- Какие цели вы преследовали?

- Я создал и возглавлял организацию, которой постоянно нужна была война для того, чтобы существовать. То есть это был способ нашего существования.

- Вы были наемниками?

- Нет, добровольцами. Никто тогда ничего не платил.

- Но на какие средства вы существовали? Вести войну — дело затратное.

- Ну, это были такого рода войны, которые кормили сами себя. И не такое уж это и затратное дело. Скажем, легальная политика намного более затратное дело. Сколько стоит автомат Калашникова? Его можно купить за четыреста долларов. А чтобы проплатить одну подачу в новостном блоке на телевидении надо $2,5 тыс. А с помощью автомата вы можете таких новостных блоков организовать неограниченное количество.

- То есть это был вариант дешевого пиара?

- Может, когда начинается война, она может быть вариантом дешевого пиара, а потом, когда сидишь под минометным огнем, наложив полные штаны, тут уже не до пиара, тут уж лишь бы выжить.

- Сколько вы воевали?

- В Приднестровье была короткая война. Мы были там с конца весны по начало осени 1992 года. Там нас было немного. Человек сто двадцать украинцев. Я здесь не имею никаких иллюзий и понимаю, что приднестровцы справились бы тогда и без нас. Их земля была бы защищена. Правда, тогда нам всем очень повезло, что нам противостояли молдаване. Любой другой противник нас смог бы раздолбать. Тогда нам казалось, что это была настоящая война. Но потом уже в 1993 году в Абхазии мы поняли, что Приднестровье — это был курорт. В Абхазии мы были подольше. Здесь мы воевали на стороне грузин.

- И чем это тогда было мотивировано?

- Прежде всего, тогда была сложная ситуация в Крыму. Мы понимали, что если мы не хотим иметь фронта в Крыму, то надо держать фронт на Кавказе для наших, так скажем, «российских братьев». То есть надо связывать «российских братьев» на Кавказе, чтобы у России не оставалось времени на Крым.

- Вы думали, что русские придут за Крымом?

- Тогда была настолько неприятная ситуация в Крыму, что провоцирование там приднестровского сценария казалось реальным. Это время, когда Черноморский флот принимал активное участие во всех событиях в Абхазии. Флот был задействован на полную катушку. Он исполнял боевые задания в Абхазии. Вспомните, ту же высадку десанта под Очамчирой. Нам тогда казалось, что Грузия — это наш единственный естественный союзник на Кавказе. Были идеи создания на какой-то освобожденной территории системы военизированных поселений, некой освобожденной зоны. В случае отвоевания Абхазии можно было пробовать создавать какие-то свои государственные объединения.

- Для чего?

- У нас было бы тогда нечто вроде своей собственной Чечни — территории вне влияния бюрократий. В Абхазии у нас был батальон, и мы оказывали активное влияние. Но абхазскую войну все равно проиграли.

- Потери были?

- Были. Семеро убитых, много раненых.

- А потом в 1994 году была Чечня?

- С 1994 по 1997 год мы были в Чечне. Пока шла война. Там было немного наших добровольцев. Я там был. Но когда рассказывают, что было много украинских добровольцев, это все легенды. Там вообще больших подразделений с чеченской стороны не могло быть. Все это делалось небольшими силами. Вот, например, могу назвать цифру: в последнем штурме Грозного, после которого был заключен мир в 1997 году, принимало участие меньше тысячи человек, и нас там было гораздо меньше сотни. Для нас это была феодальная война. Приехал, повоевал, уехал.

- А как к вам относились чеченцы?

- Хорошо, уважительно. И местное население, и боевики.

- Вы как-то координировали свои действия с чеченцами или действовали самостоятельными отрядами?

- Координировали, конечно, с полевыми командирами.

- Что сейчас вы думаете о ситуации в Чечне?

- Мне трудно говорить. Так как после 1998 года мне не приходилось там бывать. Здесь надо говорить уже не о Чечне, а о Северном Кавказе. Поскольку в Дагестане сегодня убивают больше, чем в Чечне.

- Сейчас поехали бы в воевать в Дагестан против русских?

- Сейчас много изменилось. В 1994 году со стороны чеченцев это была национально-освободительная война. Сейчас это война религиозная. И чем дальше, тем она более религиозная, чем дальше, тем больше люди воюют за исламские ценности. Воевать за них для нас было бы странно. В Ираке тоже происходит религиозная война. Но в чем проблема? Мусульманская революция разгорается во всем мире, а православная даже еще и не начиналась.

- Но эпоха крестовых походов уже прошла. К тому же трудно предположить, что православие станет агрессивным...

- Станет, и мы над этим хорошо работаем. Сначала оно проснется на Украине, а потом мы разбудим его в России.

Беседовал Сергей Морозов, Киев
http://www.rosbalt.ru/2005/08/12/221554.html