Сделанное диаконом Андреем утверждение предельно странно для человека с философским и богословским образованием. Вряд ли ему неизвестно (во всяком случае в свое время ему должны были объяснять), что суть свободы – в возможности совершать желаемое действие, или, иначе, действовать по своему произволению, т.е. в соответствии со своей свободной волей. Я специально даю несколько параллельных определений для того, чтобы подчеркнуть, что у человеческой свободы две стороны – намерение или воля совершать действие и само действие. И оба необходимы для реализации этого данного нам Богом свойства.

Поясню. Свобода отсутствует в принуждении. И это понятно. Здесь и смысл Божьего дара: невозможно без согласия на то человека заставить его поступать против своей воли. Верно, кстати, и наоборот: во всем, что каждый из нас совершает, присутствует наше согласие с этим действием.

Теперь оборотимся ко второй стороне. Вряд ли стоит напоминать, что, хотя мы теоретически и свободны направлять свою волю в любую сторону, но отнюдь не всякое действие нам доступно. (Хочешь – не хочешь, а все же приходится соизмерять желаемое и реально возможное). Можно сколько угодно уговаривать самого себя, что сейчас будешь парить аки птица или обитать в воде аки рыба, но природой на это установлено ограничение. И хотя, конечно, Богу все возможно, и верой горы можно подвинуть, но для человеческого своеволия это безусловно запредельно.

Итак, нет свободы вне возможности совершать избранное действие, но и совершение нами действия самим фактом уже реализовавшейся в нем воли, своей необратимостью во времени свободу ограничивает. Тот, кто, выпав из окна или сорвавшись со скалы, находится в свободном полете, конечно, может размышлять о своей свободе, но до тех пор, пока это его движение не прекратится, никакого другого действия ему не совершить. Точно так же заболевший не станет здоровым, пока не поправится. А согласившемуся на ампутацию конечности или органа и вовсе в исходное свое положение не возвратиться.

И вот тут-то и оказывается, что свободу все же можно как бы «похитить», вовлекши человека – свободно и добровольно – в совершение действия, которое реально сократит его возможности действовать в дальнейшем. Иначе говоря, количество реально доступных возможностей, на которые можно было бы направить волю, естественно станет меньше.

Но это касается возможного. А как быть с желаемым? И в том числе с самым главным самоопределением – оставаться со Христом или от Него отпасть? Ведь плоть не душа, не воля, не совесть: основополагающее-то человеческое волеизъявление вроде бы усеченным быть не может... И святые учат: «Природа наша удобоприемлема и для добра, и для зла, и для Божией благодати, и для противоположной силы. Она не может быть приневолиема... Человек имеет такую природу, что тот, кто во глубине порока и работает греху, может вновь обратиться к добру, а тот, кто связан Духом Святым и упоен небесным, имеет власть обратиться ко злу» ¹⁾.

Это так. Однако если объектом совершаемого добровольного действия является сама воля, точнее, невозможность ее иного, чем существующее проявления, то изменение того состояния, в котором человек оказался, откладывается на неопределенно долгое время. Он становится таким, что вроде бы и свободен, а реализовать это не в состоянии.

Свободен ли в своих действиях бесноватый? А сумасшедший? А тот, чей разум затуманен алкоголем, наркотиками? А тот, чье сознание находится под гипнотическим воздействием, попало под власть врага? А «слепой, ведущий слепого»? Теоретически, как человек, несущий в себе искру Божию, как Его образ и подобие – да, практически же, отказавшись от дара – нет.

Выходит, что если убедить человека по доброй своей воле от своей свободы отречься, то покушение на это свойство человеческой природы видится вполне возможным. А то, что воплощение этого оказывается связанным с вещами «внешними», неразумными, несознательными, безвольными, вроде чипов, так это не имеет никакого значения. Они лишь средство, реализующее вполне внутреннее (хотя и вовсе безумное) человеческое желание, направленное на самообезволивание. Другое дело, что за самим «своевременным» появлением подобных «внешних удобств» явно просматривается чужая – соблазняющая и искушающая – воля «похитителя свободы».

И здесь вполне уместно вспомнить приведенные дьяконом Андреем слова апостола Павла: «Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? ... Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим.8:35,38-39).

Действительно никто, кроме нас самих, беспечно растрачивающих дарованную свободу на «угождение плоти», бездумно с легкостью перебегающих из рабов Божиих обратно в рабы греха. Ведь это ж надо какое самомнение иметь, чтобы полагать, что мы, дескать, будем в согласии с миром, в удобствах и в удовольствиях, а Он, Всемогущий, из любви к нам наши шалости заглаживать и каждый раз за волосья из очередной ямы вытаскивать.

Верно было бы думать как раз наоборот. Это каждый из нас, ревнуя о Господе, действуя любовью ко Христу (и тем самым несвободный в свободной своей воле), тысячу раз должен взвешивать каждое свое намерение, дабы не совершить такого поступка, который мог бы воздвигнуть между тобой и Спасителем стену до небес.

И чип действительно не будет опасен для христианина, но не потому, что тот табличку с таковым наименованием повесит себе на шею и ожидает, что уже получил тем самым «власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью» (Лук.10:19), а главным образом потому, что, любя, побоится искушать Господа Бога своего (см. Мф.4:7) и попросту не будет ставить себя в зависимость от упомянутого, обещающего социальный комфорт «умного устройства».

А что касается «социального дарвинизма», то использование данного термина и вовсе нелепо ²⁾, поскольку по сути намеренно подменяет разговор о каузальности (т.е. о наличии причинно-следственных отношений) в трансформациях социальной структуры обсуждением эволюции приспосабливаемости природы человека к происходящим в обществе изменениям.

Уже сегодня набрали силу целый ряд объективно существующих тенденций, результат развития которых вполне прогнозируем.

Автоматы сделали возможным, чтобы в производстве ресурсов, необходимых для жизнеобеспечения человечества, участвовала ничтожная и все сокращающаяся его доля. Остальные люди превратились в «лишних», «ненужных», в тех, кого должно занимать, придумывать и оправдывать их смысл существования. С ростом автоматизации вполне прогнозируемо дальнейшее расширение этой зоны маргинальности, которое чревато тяжелейшим кризисом (вплоть до глобального коллапса), если не будет найдено кардинальное решение по «утилизации» этого системно-социального «отхода».

Избранная же в качестве базовой сетевая форма организации ядра общества изначально рассчитана на сверхчеловеческую интенсивность деятельности, на разрушение устойчивых связей, на эффективность, достигаемую рекомбинацией глубоко интегрированных в систему ее «узлов», естественно не самобытных и не самостоятельных. Для преодоления намечающегося «производственного несоответствия» уже сейчас брошен огромный технологический и творческий ресурс, направленный на то, чтобы соединить в одном существе кибернетическое устройство и человека, «улучшая природу» последнего. И Европейская Комиссия по Этике признала подобную деятельность правомерной.

Уже сегодня в этом направлении достигнуто немало. Слепые посредством вживления микропроцессоров получают нечеловеческое зрение, парализованные обретают возможность ходить, а место утраченных конечностей и органов все в большей степени замещают искусственные биокибернетические протезы. Изобретены и нашли социальное и медицинское применение «умная пыль» и путешествующие в крови нанороботы, размеры которых все сокращаются а функционально-управленческие возможности возрастают. Разного рода «цифровые ангелы» ведут непрерывное наблюдение за состоянием здоровья, определяют местонахождение того, кому приданы. Другие встроенные в организм человека «умные устройства» помогают ему безо всяких опосредствующих аппаратов находиться в полном контакте с бытовой электроникой. И это лишь только видимая, получившая значительное распространение практика.

Если сказанному подыскивать эквивалент в терминах биологии, то данное явление – не естественного, а искусственного, рукотворного происхождения! – сродни отнюдь не дарвинизму, а скорее социальной евгенике ³⁾ или социальному мичуринству. Ибо здесь, фактически, речь идет о технологиях, обеспечивающих даже не выведение, а создание и поддержание двух рас существ – господ и рабов, каждый из которых вовсе не обязательно должен сохранять свою человеческую сущность.

Создает ли осознание этого факта нравственную проблему для человека? Безусловно. В особенности, когда таковым является христианин, для которого ценность самобытия его личности, ценность ее свободы являются безусловными, неотъемлемыми частями его веры.

Впрочем и человек любых других убеждений вряд ли останется безучастным перспективе быть переделанным и изнутри, и снаружи ради соответствия своему статусу. Иных это возможно обрадует, иных – ужаснет, у иных вызовет любопытство. Игнорирование по-страусиному такого, уже становящегося явью будущего – из возможных на него реакций, пожалуй, самая нехарактерная, свойственная либо уже глубоко маргинализованному, либо до самых корней обывательскому человеческому типу.

И потому донельзя странным оказывается обнаруживать ее у православного священнослужителя, хорошо образованного, умного человека, чьей профессиональной обязанностью является отслеживать и осмысливать происходящие в мире изменения. Разве что посчитать его слова неискренними, произнесенными «по заданию партии» или из откровенной персональной неприязни к своим оппонентам.

-----------------------------------------------