Дорога в ад, как известно, вымощена благими намерениями. Кто только не принимался “спасать” Россию, исправлять ее исторические пути в нашем уже близком к своему завершению ХХ столетии? – П.А. Столыпин и господа министры Временного правительства, верные ленинцы и не менее верные сталинцы, эксцентричный Н.С. Хрущев и столь же непредсказуемый М.С. Горбачев. И, наконец, теперь уже “всерьез и надолго” за это “почтенное” дело взялись “молодые” реформаторы-либералы. Однако, если в начале века современник столыпинских реформ Александр Блок еще мог уподобить Русь мчащейся степной кобылице, то сейчас после всех общественных и экономических экспериментов и революций остается разве что горестно, по-мармеладовски, воскликнуть: “Заездили клячу!”

Без модернизаций, конечно, не обойтись – безумно отрицать движение времени и необходимость ему соответствовать. Вопрос в том, как это делать? Россия сегодня – это свидетельство либо безумия реформаторов, либо их сознательного злого умысла.

Мышление человека стереотипно: мы, как правило, не сомневаемся в том, что соответствует устоявшемуся общественному мнению и соображениям так называемого “здравого смысла”. А они-то уже столетие, а то и два, подсказывают: шагать в ногу со временем означает всего лишь умение не отставать от прогресса “цивилизованного” человечества, и вне этого невозможно выживание ни отдельного человека, ни целого народа, ни общества, ни государства.

Это привычное утверждение выглядит таким простым и очевидным, что правота его кажется бесспорной. Однако по сути оно означает, что вся человеческая история представляет собой не более, чем соревнование в скорости потребления имеющихся ресурсов: природных, энергетических, технологических, организационных и т.п. (Своеобразный исторический дарвинизм – выживает тот, кто способен есть быстрее и более разнородную пищу.) При сём молчаливо подразумевается, что это естественно и что иного и быть не может. А если и возникают, как таковые, вопросы о каких-то других, объективных целях исторического развития, их возможном содержании, единственности или множественности, то они носят не более чем умозрительный или риторический характер. Эволюция, одним словом – всеобщее и всестороннее совершенствование до бесконечности.

Но, как справедливо говаривал Чеширский Кот, если все равно, в какую сторону идти, то безразлично, куда и попасть. В подобном движении, допускающем множество разнообразных направлений, т.е. не имеющем какой-либо общей, изначальной цели, а устанавливающем ее сиюминутно и произвольно, единственным критерием избрания таковой оказывается выгода, близкая и сравнительно легко достижимая. И в этом смысле, действительно, наиболее предпочтительно быть “как все”, т.е. стараться не отстать от других в основном, а кое в чем и стать первым. Отсюда и возникает то “соответствие общественному прогрессу”, о котором шла речь выше.

Иными словами, что бы ни думали, а тем более ни говорили идеологи и концептуалы развития западной культуры, но за последние столетия материализм во всем многообразии своих обличий стал ее сердцевиной и, соответственно, предопределил пути и формы важнейших преобразований общества. Историческое соперничество с Западом навязало эту систему взглядов и России, сделало ее их заложницей. Все революции, все модернизации и “у них”, и “у нас” совершались осененные именно этим мировоззрением, воплощение которого в жизнь в конечном итоге и стало причиной сокрушительных последствий, потрясших всю западноевропейскую цивилизацию и, в особенности, нашу страну в ХХ столетии.

Быть может всего этого и удалось бы избежать, но, во-первых, заняв господствующее положение в умах людей, материалистические и родственные им воззрения вошли в обиход, стали привычными и, тем самым, породили иллюзию своей безусловной истинности и безальтернативности. И, во-вторых, есть все основания считать, что позиции, ими завоеванные и удерживаемые, незыблемы не столько потому, что они как-то по особенному близки людям, сколько в силу наведенного дурачащего соблазна – внушенного и внушаемого убеждения в том, что ничего иного, лучшего просто не существует. (Так зачастую мы покупаем что-либо, руководствуясь не столько качеством товара, сколько броскостью упаковки и привлекательностью рекламы.)

Сила и реальность этого внушения настолько велики, что даже национальная катастрофа, постигшая ныне Россию, для нас, ее жителей, оказывается по большей части недостаточной для того, чтобы осознать истинные причины падения великой державы, чтобы подорвать веру в непогрешимость и бесспорность сугубо материалистического подхода к пониманию закономерностей развития вообще и исторического процесса в частности. И хотя альтернатива очевидна, лежит на поверхности, она не только не замечается, но даже и не ищется.

Если некоторое мировоззрение принимает, как истину, то, что направление совершенствования человека, общества, цивилизации, ограничивается только полезностью происходящих изменений, то это равносильно определению им цели развития исключительно локальной и субъективной. Это означает, что каждый из перечисленных выше субъектов развития качественно преобразуется, главным образом, в направлении удовлетворения своего собственного интереса, понимаемого, естественно, в меру разумения. Очевидно, что крайней противоположностью данному взгляду является признание иной, внесубъектной целесообразности изменений существующего миропорядка. В этом случае развитие (в том числе и общественное) представляет собой воплощение всеохватывающего замысла (или Промысла!), предустановленного объектом. Таким образом, порядку, самочинно выстраиваемому человеком, как это видится с позиций материализма, противостоит, в конечном итоге, Божественное мироустроение и необходимость следовать воле Бога, которому по сути и соответствует то, что иногда не вполне корректно именуют объектом объектов.

С этих позиций важнейшим критерием, обеспечивающим жизнеспособность субъекта, оказывается отнюдь не следование кажущейся выгоде или полезности, а умение своими действиями соответствовать Промыслу, быть (или стараться быть) его точным отображением. И в этом случае становится бессмысленным и даже опасным нарушать иерархию целей, отдавая низшим из них предпочтение перед высшими. Как известно, печальна была участь раба, который ради своего сиюминутного удобства и спокойствия пренебрег данным ему талантом (Мф. 25, 14-30).

Кажущееся здравомыслие такого и подобных суждений подкупает и улавливает сознание сетью смысловых подмен, уводя его в ту или иную разновидность материализма. Конечно, привлекательности, конкретности и понятности у выгоды не отнимешь, да только этого явно недостаточно, чтобы обращаться к ней как к компасу, согласуя свои действия с объективными изменениями в личной, да и в общественной истории. Более того, собственный интерес в принципе не может служить критерием выбора направления совершенствования, ибо он мало того, что субъективен, но еще и не имеет меры, т.е. независимого объективного стандарта, образца, идеала, сопоставление с которым позволяет оценивать прогрессивность или регрессивность происходящих изменений. Другими словами, выгода подобна палке слепца, которая хотя и позволяет избежать ближайшей ямы на его пути, но отнюдь не дает возможности видеть, в ту ли сторону он идет. Точно такая же иллюзия “правильности” избранного направления проистекает из укоренившегося представления о том, что общество или конкретный человек могут совершенствоваться, руководствуясь только произвольно и самочинно установленной ими целесообразностью.

Другой чарующей всех мистификацией следует признать распространенную повсеместно уверенность в том, что материальный мир способен эволюционировать. Хотя это вполне согласуется с первым самообманом, помещающим источник и движущую силу развития внутрь субъекта, и подкрепляется самолюбованием позитивистской науки собственными достижениями, но по сути является абсурдом. Ибо, даже встав на сторону самых последовательных защитников материализма, необходимо признать, что материя, принимаемая за первооснову, не может не обладать изначальным совершенством, исключающим возможность чего-либо иного, лучшего, чем она сама. По даваемому ей определению, материя в принципе не допускает чего-либо себя превосходящего, являя в себе собственный идеал, не нуждающийся ни в каком улучшении. Она, как океан Солярис, порождающий на своей поверхности волны самых причудливых форм и конфигураций, которые, вздымаясь и исчезая, сменяют друг друга, но остаются при этом все тем же неизменным океаном. Эволюция же требует допущения, чтобы в одних своих формах материя была качественно более совершенна, чем в других, что по сути равносильно признанию ее нетождественности самой себе.

Более того, не только материя со строгих материалистических позиций не обладает способностью к эволюционному развитию, но и само оно с нею категорически не совмещается. Ибо эволюция, представляя собой направленное качественное улучшение состояний и форм, не может обойтись без хотя бы сколько-нибудь определенного собственного идеала совершенства. В его существовании, а точнее, в существовании различия между ним и тем, что качественно отличает текущий этап развития, заключен источник движущей силы эволюционного процесса. Когда такого идеала нет – совершенствование невозможно, эволюция отсутствует. Если же он есть, то это означает, во-первых, что движущая сила развития находится не внутри материи, а вне ее, а во-вторых, что материя вовсе не является первоосновой, т.е. всем сущим, и что есть нечто, находящееся за ее пределами. Вот и приходится апологетам различных течений материализма, чтобы скрыть данную несуразность, или просто молчать о ней, сводя все к “естественным” процессам в живой–неживой природе и поступательному прогрессу общества, или же давать псевдонаучные объяснения – примысливать материи некое самораскрытие, самопознание и прочее невесть откуда взявшееся приращение качества.

И, наконец, третье и наиболее пагубное общее заблуждение состоит в укоренившейся убежденности в том, что непременно есть люди, которые не только “достоверно знают”, в чем именно состоит выгода человечества, но и то, что она в точности совпадает с тем, куда “эволюционирует материальный мир”. Будучи во всех отношениях несостоятельным, данное мнение являет собой образец необыкновенной, сверхъестественной живучести. Лукавое по частям, оно не может быть праведным и в целом. Это следует не только из умозрительных рассуждений, приведенных выше, но и подтверждается практикой: не однажды то одно, то другое объявлялось основным содержанием эволюции мира и общества и соотносилось с некоторым рукотворным “светлым будущим человечества”, но при столкновении с действительностью обнаруживало в очередной раз свою утопичность и надуманность и обильно омытое жертвенной кровью лопалось, как мыльный пузырь.

Однако даже столь горький опыт никогда не оказывался достаточным, чтобы разрушить сладкий самообман, навеваемый этой иллюзией. Место одних “фантазеров и мечтателей”, которые к моменту своего краха уже успевают побыть и палачами, и проходимцами, тут же занимается другими, обвиняющими первых во всех смертных грехах, кроме одного – проповеди принципиальной возможности построения “земного рая” для человека, “царя природы” и “венца эволюции”. Логика проста: все прежнее объявляется ошибочным, но не в силу порочности самого принципа, а потому что те, кто уже обнаружил свое мировоззренческое, идейное и методологическое банкротство, дескать, “были негодяи, а, кроме того, еще и не ведали о своих заблуждениях, но если бы таковые могли быть ими осознаны и преодолены, то все непременно бы получилось” и обязательно стало тем, к чему устремлены их теперешние оппоненты. Так из Великой французской революции потихоньку выросла Парижская Коммуна, а Россия из октября 1917 года плавно перетекла в август 1991-го.

По сути все нарочито выставляемые напоказ так называемые антагонистические противоречия и “бескомпромиссная борьба” друг с другом, якобы разделяющие приверженцев коммунистической и либеральной идей, служат не более чем прикрытием их глубокого внутреннего сродства. Более всего те и другие походят на коробейников, навязывающих всем похожий товар весьма сомнительного качества – розовую мечту о “светлом будущем”. Только “упаковка”, т.е. форма представления об этой мечте, разная. Коммунисты уверяют, что свобода и благополучие каждого достижимы исключительно посредством свободы и благополучия всех. Сторонники либеральной идеи настаивают на прямо противоположном. А все вместе это образует некий виртуальный плюрализм – свободный выбор из нескольких зол, когда думаешь, что собственноручно программируешь будущее счастье и благополучие, а на самом деле очаровываешься привлекательной морковкой, подобной той, что подвешивают перед носом осла, которого хозяин хочет заставить идти в нужном для себя направлении.

А то, что в обоих случаях путь по сути один, несомненно. Онтологическая основа и коммунистической, и либеральной доктрин – материализм, главенствующий принцип – человекобожие, или построение рукотворного Царства человека (мало, впрочем, отличающегося от описанного апостолом царства зверя). Сходство легко обнаруживается и в методологических подходах, в которых неуклонно растущее благосостояние рассматривается как основной критерий общественного прогресса. Под последним, естественно, понимается увеличивающаяся способность производить и потреблять, обычно преподносимая как возрастающая свобода выбора, т.е. такая свобода, мерой которой является длина привязи, ограничивающая возможность произвольно устанавливать и изменять место своего кормления. Исходя из этого, несложно внушить рабу, что освобождение совершается постепенно вместе с улучшением качества его содержания в неволе.

Все вместе взятое – и подобная безразличная к человеку жесткость управления обществом, и крикливое мельтешение и круговерть взаимообличений и самовосхвалений, – все это служит тому, чтобы сущностная близость идеологий материалистического семейства оттенилась их формальными различиями, стала малозаметной, а затем и вовсе исчезла из виду. Тем самым создается имитация полного, без исключений, политического, идейного, мировоззренческого многообразия, в котором тонет и теряется естественная принципиальная оппозиция материалистическому мировосприятию – видение мира обоженным, т.е. таким, порядок которого творится и преобразуется не прихотью и вседозволенностью субъекта, но возникает из объективной необходимости, как воплощение божественного предначертания. Иными словами, в большинстве случаев за деревьями становится уже почти невозможно разглядеть лес: чему бы люди не отдавали свое предпочтение, они все равно сталкиваются с одной из разновидностей материализма – коммунистической, либеральной или какой иной.

И зачастую даже сами вожди упомянутых выше идеологий не отдают себе отчета в том, что существующие между ними разногласия ограничиваются только характером модернизаций, посредством которых каждый из них предполагает улучшить существующий миропорядок. А поскольку совершение каждого такого автономного преобразования не восстанавливает, а искажает изначальное соответствие между субъектом и объектом – человеком и обществом, обществом и миром, человеком и Богом, – то, вполне очевидно, результаты этого действия требуют новых “исправлений”, которым несть числа. Вступив однажды на скользкий путь преодоления устоев и традиций ради гордого самосовершенствования, западноевропейская культура постепенно выстроила анти-религию, в которой место Бога заняла материя. Последняя, став центром вероучения, вопреки демагогии своих адептов, вовсе не отменила необходимости слепого и безоглядного поклонения самой себе и признания своей абсолютной и безусловной истинности. Но зато она прочно низвела интересы и устремления людей с “небес” на “грешную землю”.

Другими словами, начиная с некоторого момента, историческое развитие западноевропейского сообщества, а вместе с ним и России, может быть уподоблено движению человека, который на ходу безотрывно смотрит под ноги, уверяя себя в том, что видит горизонт. И то, что такое путешествие, состоящее по сути из переходов от одной критической точки к другой, до сих пор не закончилось окончательной катастрофой, можно считать чудом – известно, чем завершается дорога слепых, ведомых слепыми (Мф. 15, 14).

Однако допустимо предположение и другой причины такой аномальной устойчивости – холодного “хозяйского” расчета, того, что с легкой руки одного из современных сказочников получило название “первого правила волшебника”. Его суть в том, что власть – вожделенная мечта воинствующих материалистов, – завоевывается и удерживается не только в схватках на политическом ристалище. И не только принуждение и насилие являются инструментами утверждения господства. Гораздо вернее всего этого можно достигнуть, отведя другому глаза, заморочив голову, лишив возможности критически оценивать основания и результаты собственных действий. Тогда возможный оппонент обращается в раба, с радостью готового исполнить волю повелителя, как свою собственную.

Будучи способным встраиваться в умы и сердца, материализм может успешно конкурировать, замещать и вытеснять оттуда христианские ценности, выворачивать их наизнанку, наполнять своим атеистическим, т.е. безбожным, содержанием. Последнее же неизбежно ведет к нарушению пространственной ориентации человеческой личности, превращению ее в индивидуум, субъект, безнадежно лишенный своей органичной связи с объектом. “Ослепленные” таким образом люди и общество в целом не способны обнаружить объективную основу для своей деятельности, вынуждены извлекать ее “из головы” и потому становятся послушными игрушками в руках тех, кто не утратил представления об истинном положении вещей и способен выступить в роли поводыря, ситуационно подталкивающего ведомого в выгодном для себя направлении.

И хотя само существование подобных “водителей человечества” вопрос весьма и весьма дискуссионный – прямых его доказательств по-видимому не существует, – тем не менее это можно предполагать в силу исключительной функциональной целесообразности материализма, делающей последнего весьма похожим на искусственно созданный вирус. Внедряясь в сознание субъекта – человека и даже целого общества, – он не только парализует их свободную волю, чтобы убрать препятствия воздействиям манипулятора, но и делает подобное болезненное состояние наследуемым, надежно обеспечивая тем самым неуклонное распространение пандемии.

Для тех, кто вырос в данной мировоззренческой парадигме в общем-то излишним является вопрос о ее верности. Мог ли русский министр начала столетия, разрушая традиционную, укорененную в истории общинную форму хозяйствования, сомневаться в правильности проводимой модернизации? – По всей видимости, нет. Он делал так, как того предписывала “научная” экономическая теория, возросшая на А. Смите, удобренная К. Марксом и культивированная на опыте “передовых” западноевропейских держав. Мог ли русский министр конца этого столетия, вдребезги разметая регулируемую государством экономику, допустить ошибочность собственных действий? – Очевидно, нет. Ибо ему, воспитанному на “высокопрофессиональных” экономических теориях, произведенных в Гарварде, Кембридже или даже в чикагской научной школе, и невдомек, что сама по себе рыночная экономика безусловной приближенностью к истине не обладает, и что опыт всегда уникален и не может быть запросто взят и перенесен с одного места на другое.

Зато всегда находились “мудрые” советчики. Они, от К. Маркса и до Дж. Сороса, апеллируя к “передовым достижениям научной мысли” и “прогрессивному мировому опыту”, умело объясняли, почему во имя развития актуально необходимо “от старого мира отречься” и “разрушить его до основанья”. Притом нелепо и наивно было бы предположить, будто незаурядный философ немецкой школы не имел представления о том, что псевдонаучное скрещивание материи с диалектикой, бесцеремонно вырванной из ее сугубо гегелевского нематериального контекста, не только выхолостит суть теории развития, но и надолго, если не навсегда, уведет в сторону, придаст ложное направление для осмысления и описания онтологии этого феномена. И точно также трудно себе представить, что крупнейший специалист в области теории и практики управления самоорганизующимися системами, навязывая “спасительные” рекомендации, “позабудет” рассказать о том, чего будет стоить их претворение в жизнь.

И даже если от всего этого отмахнуться, не принимать в расчет, а видеть лишь цепь случайностей, только кажущуюся закономерностью, то и тогда остается недоумение, почему вот уже три-четыре столетия ближайшими советниками властителей, а то и самими ими, оказываются люди, осознанно разрушающие уникальную, исторически сложившуюся национальную целостность народов. По их лукавым подсказкам государственные деятели вовлекают своих подданных и себя в череду искусственно спровоцированных кризисов, исходом которых, как тому и следует быть, становится раскол и дробление общества, крушение его национального ядра – аристократии, подрыв самодостаточности экономики.

Судьба России в двадцатом веке, в особенности в двух его последних десятилетиях – всего лишь один, хотя и наиболее впечатляющий пример того, как мировоззренческая некомпетентность и неразборчивость ее правителей вкупе с их волюнтаристской самонадеянностью поставили на грань исчезновения великую мировую державу. Почти сто лет страну сотрясали социально-политические и экономические реформы и новации, шаг за шагом уничтожающие ее историческую преемственность, разрывающие связи между поколениями, убивающие прошлое ее народа.

И хотя внешне многие из них, особенно в последние годы, выглядели вполне обоснованно и профессионально, но по сути профанировали сами принципы экономического и социального развития государства. Взять хотя бы одну только идею “вливания” закрытой и в целом самодостаточной экономической системы Советского Союза в открытую мировую, обладающую значительно большей ресурсной емкостью? Или “шокотерапию” – применение искусственно вызванного кризиса для разрушения экономической и социальной структуры государства? В первом случае неизбежно поглощение экономики страны и обезличивание общества, сопровождающееся кризисом самоидентификации людей и возрастанием чувства национального унижения, в особенности, когда оказывается возможным конкурентное сосуществование двух взаимоисключающих форм ведения хозяйства – привычной национальной и привнесенной извне.

Перманентное же кризисное состояние вообще не может использоваться для оздоровления экономической жизни, ибо оно не лекарство, а симптом заболевания, не средство качественного преобразования системы, а его атрибут. Кризис обязательно раскалывает общество, которое никогда не бывает вполне однородным, на тех, кто так или иначе соответствует совершающейся трансформации и потому способен ее преодолеть, и всех иных. И чем менее кризисное состояние своевременно и обусловлено необходимостью, тем глубже раскол, тем большая часть общества оказывается безнадежно и безвозвратно отброшенной в прошлое. И если в прежние времена хотя бы дети этих людей еще как-то могли “вписаться” в изменившуюся жизнь, то сегодняшние ее темпы отнимают у них этот шанс и обрекают на деградацию и вымирание.

Впрочем, эти “троянские кони”, как и прежде, безусловно были вне поля зрения властительных реформаторов и в расчет ими, конечно, не принимались. Современное плачевное состояние России – итог более чем столетнего правления волюнтаристов, которые ведением или неведением, самостоятельно или по подсказке “доброжелателей”, совершали действия, непрерывно сотрясавшие общество и государство и препятствовавшие их возврату к устойчивому состоянию.

Чтобы остановить завершающуюся на наших глазах национальную катастрофу, прервать череду изменений, все более становящихся необратимыми и окончательными, необходимо решительно и бесповоротно отказаться перестраивать общество и государство по рационально измышленным (дискурсивным) моделям, как доморощенным, так и внедренным извне. Горький опыт России показал, что безоглядная погоня за лучшей жизнью и материальным благополучием выгодна лишь тем, кто выступает в роли ее организаторов. Чтобы выжить во все более быстро изменяющейся действительности, необходимо нечто совершенно противоположное – максимально обеспечить преемственность и самодостаточность общественной системы, препятствуя ее обезличиванию и оберегая внутреннюю целостность и стабильность.

К концу двадцатого века стала очевидной тщетность и пагубность человеческих усилий изменять мир и общество по собственному произволу. Практика обнаружила несостоятельность материалистического понимания эволюции мира и общества, вскрыла его внутреннюю противоречивость и бесперспективность. Пришла пора честно дать себе отчет в том, что “раб не больше господина своего, и посланник не больше пославшего его” (Ин. 13, 16), и, согласившись с этим, никогда более горделиво и самонадеянно не уповать на безграничность человеческих возможностей. Ибо пределом нашим самым дерзновенным замыслам положена принципиальная неспособность знать, что творим. Напротив, следуя Промыслительной необходимости и Божьей воле, и объективный мир, и человеческое сообщество сами в состоянии наилучшим образом перестроиться и преобразоваться. Нужно только научиться не мешать.