По сути так и произошло. Когда одна общественная система совместными усилиями оказалась разрушенной, ее недра немедленно произвели на свет другую, для многих хотя и не вполне ожиданную, но исторически закономерную. Словом, никакого строительства новой России не получилось – она, как и положено, возникла сразу и из тех общественных, политических, экономических и прочих реалий, которые присутствовали в ней в этот момент в явной или скрытой форме. Как и сто лет тому назад, рефлексия интеллигентского сознания, склонного одновременно и к самовозвеличиванию, и к самооправданию, породила чудовище, способное пожрать и страну, и ее народы.

И это не беда, а вина, потому что, положа руку на сердце и отбросив честолюбивые амбиции, придется признать – тому, кто предъявляет право говорить от имени Истины, недомыслие и некомпетентность непозволительны. История неповторима – нельзя будущее сделать калькой с прошлого, пусть даже и самого лучшего. Нельзя веру и определяемое ею мировоззрение, пусть даже и самое правильное, привнести со стороны, дать его людям в готовом виде, если оно существует отдельно от их повседневной жизни, ими не выстрадано, не искомо, не вопрошаемо. Нельзя и выстроить общество по некоему образцу, взятому умозрительно или подсмотренному у соседа. Это ясно, даже не приводя длинных и умных рассуждений об ограниченности моделей и уникальности и непередаваемости опыта (в отличие от информации об опыте). Достаточно обратиться к итоговой неудаче искусственного построения такой социальной системы, как советская.

Естественно, что предугадывать Промысел дело неблагодарное и пустое. Но попытаться, оглядываясь на прошлое, осознать, каких действий он требует от нас в настоящем, можно и должно – иначе как же потом на Страшном Суде отвечать, как избежать обвинений в своекорыстии или теплохладности.

Попробуем рассмотреть произошедшее со страной за последние 15 лет, опираясь на представление об обществе, как о сложной самоорганизующейся системе. Последнее означает, что оно, общество, будучи целостным образованием, способно реорганизоваться, чтобы наилучшим образом реагировать на внешние и внутренние изменения.

Однако изменения изменениям рознь. Когда в результате них система приобретает новое качество (например, принципиально иной способ производства, новые, более эффективные организационные технологии и т.п.), то это, с одной стороны, происходит не постепенно, а резким скачком (т.е. дискретно), а с другой, всегда сопровождается расколом общества.

Первое достаточно очевидно: как нельзя быть немножко сытым или чуть-чуть голодным (либо голоден, либо сыт), так и наивно думать, что существует путь постепенного, пошагового перехода от советского способа хозяйствования к частнособственническому. Как только частный собственник становится хозяйственным партнером государства, то никакого советского социализма уже нет. Может, конечно, и ожидаемый капитализм не возникнуть, а что-то третье, синтетическое, но на то он и творческий характер качественных преобразований.

Более сложно обстоит дело с расколом общества. Каким бы целостным общество ни было, все же совершенно однородным оно быть не может – его структура образована отдельными, различающимися друг от друга людьми, их объединениями, общественными институтами. Каждый из них обладает только ему присущими уникальными свойствами и способностями, а значит и различной готовностью к возможным общественным пертурбациям. И когда они наступают, кто-то оказывается новому качеству общества соответствующим, а кто-то – нет.

И самое трагичное, что эти последние в сущности обречены. Причина этого в том, что каждое преобразование делает общественную систему более реактивной, более подвижной, более жизнеспособной. Тот, кто отстал, не вписался, догнать уже не может – его ритм жизни медленнее. Это все равно как “Запорожцу” догонять гоночный автомобиль. Зато те, другие, для кого новое качество изначально было родным и близким, быстро стаскивают на себя все общественное одеяло, оставляя всех прочих без малейших ресурсов, дающих надежду на выживание.

Приблизительно по этой схеме и разворачивались горбачевская “Перестройка” и пост-перестроечная реформация российского общества. Сначала было дано “добро” на частное предпринимательство и товарообмен с Западом, что прежде было монопольной принадлежностью государства. Система, когда-то наглухо изолированная, перестала быть таковой и, более того, впустила в себя из внешнего мира то, что там было, а в ней отсутствовало. И поскольку это новое не только открывало дополнительные, никогда ранее не использовавшиеся возможности для интеграции в мировое сообщество, но и давало доступ к организационным технологиям, а вместе с тем и способу производства качественно более высокого уровня, то последствия не замедлили сказаться. Советский способ хозяйствования в одночасье рухнул, освободив место тому, чье содержание полностью определяется этими технологиями.

Другими словами, то, что произошло, было более, чем просто смена форм экономической, политической, государственной структуры общества. Приобщение к упомянутым технологиям знаменовало собой интервенцию иного, чуждого России образа жизни. Чуждого именно потому, что за свою более чем тысячелетнюю историю русский народ сформировал совершенно особый, парадоксальный тип мышления – имперский по форме и национальный по своему содержанию, – основу целостности которого составляла вера, сначала Православная христианская, а затем в недавнем прошлом сменившаяся своим коммунистическим антиподом. Но и в том, и в другом случае она выступала естественным ограничителем, не допускавшим упрощения и сужения этического и морально-нравственного горизонта человека, исчезновения из его жизни такой составляющей, как духовность.

Таким образом, когда в начале 90-х годов качественное изменение способа производства привело к расколу общественной системы в России, обнаружилось, что наряду с естественным для этого разделением людей на способных и неспособных к полноценной жизни в новых условиях среди последних оказалось довольно много таких, для которых произошедшее изменение не приемлемо в принципе. Причина этого в том, что их национальное самосознание не позволяет считать осмысленным собственное существование, если оно полностью приземлено, если из него изъяты высшие ценности, а вера вытеснена досужими толкованиями.

Другими словами, по одну сторону от границы раскола собрались те, кто составляет ядро новой общественной системы и чье кредо вполне можно обозначить девизом: “Работа, кредитная карта, автомобиль, гостиница”. Это – так называемые новые (или быть может уже новейшие) русские, которые, на самом деле, русскими являются только по месту рождения, ибо в их ценностной системе такие понятия как Отечество, Родина, патриотизм не значатся, а нация, национализм – просто ругательства. Вера у них вытеснена аксиомами мондиализма. А потому и Россия воспринимается не как свой дом, а закрома, причем чужие. Да и дома на самом деле у них нигде нет, а лишь одни гостиницы по всему миру. Чего у новых не отнять, это умение работать – и работать так, как того требует интенсивность жизни современного западного общества, идеалы которого они так легко сделали своими.

Все вместе эти люди составляют ядро ныне существующей общественной системы. Прочие же, т.е. те, кто остался по другую сторону раскола, оказались не просто на ее периферии, а как бы заключенными в резервацию – вроде и внутри системы, но сами по себе. В их числе инженер, ученый, рабочий, поневоле обратившиеся в “челноков”, врач, учитель, чей труд перестал быть источником средств к существованию, спивающиеся в деревнях крестьяне, инвалиды, пенсионеры, утратившие надежду и живущие ожиданием смерти, и несть им числа. Но две группы необходимо выделить особо. Это – верующие православные христиане и по-прежнему не смирившаяся русская интеллигенция.

Видимо возможны и какие-то другие варианты, но все они преследуют единственную цель – не допустить, чтобы периферия начала объединяться. Ибо это пока еще представляет для существующей системы реальную угрозу, поскольку ведет к возникновению антисистемной альтернативы (не в гумилевском смысле), жизнеспособность и историческая сообразность которой может оказаться более высокой.

Это позволяет утверждать, что системообразующее единство является для периферии жизненной необходимостью, условием выживания ее самой, русского народа, России. И достигнуть этого нужно как можно быстрее, поскольку интенсивность изменений в современной мире слишком высока. Если вплоть до середины ХХ-го века между двумя качественными преобразованиями общества, еще могло успеть вырасти поколение, в котором традициям отцов находилось место в жизни детей, что сглаживало противостояние, порожденное расколом общества, то теперь такой возможности больше нет. Вслед за очередной трансформацией системы между теми, кто сегодня уже разделен, расстояние увеличится еще на шаг, полностью исключив возможность изменить существующее положение. Ядро, поддерживающее целостность общества, как бы уплотнится, сожмется, отделив от себя новую периферию и обозначив новые резервации. Те же, кто пребывает в них ныне, системой будут просто отторгнуты, изгнаны за ее пределы. А учитывая современное мондиалистское, а значит антинациональное, антироссийское содержание ядра общественной системы, это, фактически, равносильно прекращению исторического бытия страны.

Таким образом, вопреки всем своим уверениям в лояльности и толерантности, система ведет беспощадную и бескомпромиссную войну со всяческой инаковостью. Именно поэтому бессмысленной и бесполезной является надежда некоторых “народных лидеров” преодолеть барьер отчуждения между периферией и ядром, интегрировав себя и своих сподвижников внутрь последнего. Ценой этому является отказ от основополагающих принципов, исповедуемых идеалов. В противном случае в расчет принимается только “полезность” – система в себя не принимает, а только нанимает для выполнения заранее оговоренных функций. А таковыми, в частности, могут стать как интеллектуальная поддержка экономической и социальной устойчивости ядра, так и умиротворение периферии.

Поэтому искать и находить точки единения – это единственное, что остается у представителей сил, выступающих за сохранение культурной, национальной, да и в конечном счете, государственной целостности России, сил, препятствующих насильственному прерыванию исторической преемственности традиций русского общества. Конечно, поле такого поиска может быть достаточно широким, но все же надо принять во внимание то особое, центральное, культурообразующее положение веры, исторически занятое ею в сознании российского общества. Она стала стержнем всего – национального мировосприятия, смысла жизни, задала координаты духовных ценностей, определила идеалы, сформировала этическую систему, общественную мораль и нравственность. Но ведь именно это-то мондиализм и стремится обесценить. Значит, тем больше оснований использовать веру как главное оружие в борьбе с названным злом, как один из важнейших системообразующих принципов.

Конечно, можно продолжать спорить друг с другом и дальше, выискивая мировоззренческие недостатки оппонентов и восхваляя собственные преимущества. И тогда вновь прозвучат взаимные упреки в том, что либерализм, как порождение протестантства, по природе нерусский, коммунизм исторически дискредитирован, Православие архаично и “не от мира сего”, а ислам, увы, традиционен лишь для некоторых регионов. Но вблизи национального небытия этот спор не более, чем безумие. А признав это, придется вспомнить, что у всех нас единый исток – мы дети одной страны, одной культуры и, в конечном счете, одной веры. И даже если из предубеждения или недопонимания кому-то вероучительные положения Православия кажутся неприемлемыми, то ради общего согласия, ставшего условием выживания, можно увидеть в этом мировоззрении общее основание этической системы российского общества.

И хочется верить, что благоразумие восторжествует, что время для истинно русского выбора еще есть, и у нас достанет силы его сделать.