Уже совсем немного времени осталось до того момента, когда на архиерейском соборе будет впервые оглашена и предложена к принятию “Концепция Русской Православной Церкви по вопросам церковно-государственных отношений и проблемами современного общества в целом”. Документа этого до сих пор не видел никто, за исключением узкого круга посвященных и разработчиков. И даже после его презентации на научно-богословском симпозиуме “Церковь и общество – 2000” все представление об упомянутой выше концепции можно составить лишь по выступлению митрополита Смоленского и Калининградского Кирилла (Гундяева).
И потому – пока нет ни смысла, ни возможности обсуждать достоинства и недостатки разработанной социальной концепции РПЦ. Зато есть настоятельная необходимость поговорить о том, что в ней должно быть обязательно и о чем даже не обмолвился владыка Кирилл.
Речь идет о внятном и четком определении взаимоотношения Русской Православной Церкви и современного российского государства. Иначе говоря, во-первых, необходимо позиционировать, от лица какой церкви ведется речь – церкви, как способа бытия, церкви, как государственного института, или церкви, как религиозно-общественной организации. Хотя это три ипостаси одного и того же, но они различимы по исполняемым функциям, а значит и по способу взаимодействия с государством. А по сему для каждой существует своя собственная социальная концепция.
Во-вторых, требуется соотнести, как взаиморасполагаются церковь и государство – друг подле друга, один над другим или один в другом. И хотя данная оценка и является производной от предыдущей, однако она нужна, чтобы установить область взаимодействия партнеров.
И, в-третьих, следует провести ясную границу, разделяющую государство и церковь по функциям и структурообразованию.
Если перечисленный круг вопросов оставить без ответа, то неожиданно обнаружится, что вместо строгого и целостного взгляда на место и значимость Православной Церкви в современном обществе собрана синкретическая смесь субъективных мнений и интересов тех, кто так или иначе оказался причастным к составлению данной обсуждаемой социальной концепции. Ибо как можно описать систему правил и отношений, если точно не указать, кто взаимодействует, с кем, в какой области и на каких основаниях?!!
Хочется надеяться, что членам синодальной рабочей группы по выработке “Концепции Русской Православной Церкви по вопросам церковно-государственных отношений и проблемами современного общества в целом” подобной ошибки удалось избежать.
Однако довольно бессмысленно было бы начинать весь этот разговор и задавать какие-то вопросы, не предложив подхода к ответам на них. Тем более, что до принятия Собором синодального варианта концепции все же еще есть время, и, быть может, что-то здесь окажется небесполезным и для ее разработчиков.
Вряд ли кто будет спорить, что по своему существу как вера – это образ жизни, способ существования, модус бытия человека, так и церковь – модус бытия общества. Однако государство располагается в совершенно иной смысловой плоскости или даже ином измерении, ибо оно суть форма общественной самоорганизации.
Следовательно, взаимодействовать церковь с государством может либо опосредовано через гражданство или подданство своих членов, либо проецируясь в форму общественной религиозной организации, которая при определенных условиях (тотальное доминирование и признание данной религии в статусе государственной) может слиться с государственным институтом. По крайней мере, подобную задачу ставить можно, а учитывая, что христианская православная церковь – церковь воинствующая, то и должно.
Между всеми тремя способами взаимодействия дистанции огромного размера. В первом случае церковь – над государством. Она через конкретных людей – верующих христиан – потенциально имеет возможность проникнуть во все сферы общественной жизни, подчинить все ветви власти, вплоть до верховной – до царя. Не занимаясь самостоятельным структурированием общества, она использует для этого возможности власти.
Во втором случае церковь целиком внутри государства и полностью подчинена ему. По сути она – одно из множества ограниченных в правах юридических лиц. Вспомогательное и второстепенное по отношению к государству положение предполагает и весьма ограниченный набор функций
: удовлетворение одной из религиозных потребностей членов общества, развернутая вокруг этого экономическая и хозяйственная деятельность и поддержка существующего (а точнее, назидаемого государством) стандарта общественного сознания с поправкой на плюрализм мнений. Все процессы структурирования в данном конкретном случае заканчиваются созданием собственной управленческо-хозяйственной структуры.И, наконец, в третьем случае, когда церковь становится настолько влиятельной, что завоевывает полномочия государственного института, она встает рядом с государством и практически вровень с ним. Ее безраздельной вотчиной становится область, именуемая религией общества. Здесь церковь властвует и отсюда направляет собственные структурирующие общество процессы. В идеале они симфоничны тому, что осуществляет власть государственная. В реальности они чаще всего конкурируют вплоть до противоборства и порождают то, что описано как папо-цезаризм и цезаро-папизм.
Условием обретения церковью положения государственного института является личная и коллективная воля, основанная на вере в Господа Иисуса Христа, в Троицу, в спасение и на бескомпромиссной убежденности в праведности своего служения, экспансивно направленного на несение истины Христовой в мир. Если это не выполняется, то остаются либо узкий круг верных, посвященных в некое таинство, либо не менее узкий круг акционеров и наемных служащих.
Выше уже упоминалось, что по тексту доклада владыки Кирилла трудно определить к какой конкретно позиции склонились члены Синодальной рабочей группы. Трудность избранного ими “царского пути” не только в том, чтобы избежать, “чуждых ему крайностей одностороннего подхода”, но и в опасности впасть в эклектичное лавирование между ними.
Вот, например, цитата из раздела “Церковь, нация, государство
”: “Хотя утверждение юридического принципа свободы совести свидетельствует о духовной деградации общества, о массовой апостасии и фактической индифферентности к делу Церкви и к победе над грехом, – свобода совести оказывается одним из средств существования Церкви в безрелигиозном мире, позволяющим ей установить должный гражданский статус перед лицом секулярного государства, инаковерующих и неверующих слоев общества”. Чего стоит формальное осуждение существующего зла в первой половине утверждения, если во второй оно рассматривается как средство существования?! Более того, получается, что оно необходимо не для чего-нибудь, а для установления должного статуса перед лицом государства.Оставим вообще за рамками разговора сомнительный тезис о допустимом и неизбежном зле. Но декларирование в качестве цели деятельности (или пусть даже одной из целей) установление должного статуса неизбежно низводит Церковь до уровня заурядной общественной организации со всей ее атрибутикой, о которой шла речь выше. Проведение данной
установки в жизнь неизбежно повлечет за собой и конформизм в диалоге со светской властью, и популизм внешних выступлений перед обществом, и сосредоточенность на доходности хозяйственной деятельности, и сужение круга “своих”, и устремленность к формализации взаимоотношений с миром и мирянами.Я говорю не о том, что это уже имеет место, но о том, что принятие подобной формулировки к этому приведет. Ибо четко сформулированная цель уже наполовину осуществлена.
Вот, например, в каких областях, по мнению рабочей группы, Русская Православная Церковь должна взаимодействовать с государством и обществом: экономическая деятельность, милосердие и благотворительность, противодействие псевдорелигиозным структурам, законотворчество, работа средств массовой информации, миротворчество, наука (?), здравоохранение (?), образование и воспитание, поддержка института семьи, культура и творчество(?), различного рода охранение и попечение (нравственности, исторического и культурного наследия, окружающей среды, воинов и правоохранителей, законопослушности и лиц, находящихся в местах лишения свободы). Данное перечисление охватывает почти все стороны общественной жизни – для полноты в нем не хватает разве что политики – и можно подумать, будто каждое направление и каждая заявленная функция нацелены на полноценное и взаимополезное сотрудничество.
Отнюдь нет. Ибо оно становится возможным лишь только тогда, когда с обеих сторон – и со стороны Церкви, и стороны государства – существуют соответствующие структуры, активно распространяющиеся в общество и упорядочивающие его вокруг себя. Но упомянутая выше установка на поддержание статуса в рамках всеобщественной секуляризации этого не только не требует, но и в целом исключает. Достаточно лишь представительское участие (лучше с совещательным, а не решающим голосом, дабы ни за что не отвечать) в соответственных государственных акциях и мероприятиях.
В сущности, так и происходит в настоящее время. Реальное структурирование Церковь осуществляет вокруг богослужебной, управленческо-хозяйственной (экономической), миротворческой (структуры ОВЦС) и образовательной деятельности (воскресные школы, семинарии, духовные училища, богословские институты и академии). Все остальное представлено отделами, фондами, комиссиями Московской Патриархии и инициативными
группами и общественными организациями мирян (по преимуществу протестного характера). Последние хотя и именуют себя православными, т.е. как бы находящимися под управлением РПЦ, на самом деле по сути своей самодеятельны и Руководством Церкви не только не признаны, но и по большей части ему даже неизвестны. Исключение составляет, пожалуй, лишь Центр “Жизнь”, возглавляемый и окормляемый протоиереем Дмитрием Смирновым (да и то остается вопросом, насколько он интегрирован с собственно структурами Русской Православной Церкви).На сходные размышления наталкивают и другие места текста доклада владыки Кирилла. Нет смысла перечислять их все, ибо не критика является целью данной статьи. Сегодня, когда глобализационные процессы как никогда “на коне”, когда “новый мировой порядок” уже поставил на наше Отечество свою железную пяту, общество ускоренно и непримиримо расслаивается. Исторически Православная Церковь всегда собирала вокруг себя униженных и обездоленных. Так получилось, что в начале 90-х под ее омофор пришли все те, кто не нашел или не захотел находить себе места в новой, по сути антихристианской, реальности. Укрывшись за благодатным участием в богослужениях и молитвах, они отодвинули тревожащие их вопросы. Отодвинули, но не сняли, ибо в миру от мира не спрячешься. Пассивные либо прилипли к храму, как клубу, либо впали в шизофреническое бытие в двух ценностных системах сразу: одна внутри, а другая за пределами храмовой ограды. Активные же вообразили себе, что если значимость православных идеалов абсолютна и истинна, то она может и должна активно пропагандироваться и отстаиваться в обществе. И раз они действуют в интересах Церкви, то их и ее позиции обязаны совпадать.
И здесь проблема. Ибо до сих пор ни своего отношения к деятельности общественных организаций, ни своих намерений в отношении преобразования общества Церковь в лице Синода и священноначалия в целом не формулировала. Первой такой попыткой может стать обсуждаемый текст “Концепции Русской Православной Церкви по вопросам церковно-государственных отношений и
проблемами современного общества в целом”. Он остро необходим “пассивным”, чтобы восстановить целостность их бытия, чтобы в качестве “социального катехизиса” снять противоречие между общепринятым (“современным”) в миру и жизнью по вере. Не менее он нужен и “активным”, которые в отсутствие общецерковного стандартизованного взгляда на общественные процессы не могут найти согласия между собой по очень простым жизненным вопросам, не могут объединиться, не могут считать свою общественную деятельность, освященной Русской Православной Церковью.Сейчас эти последние в недоумении, ибо, уяснив, что причиной их разъединенности является отсутствие стандарта взаимодействия между Церковью и обществом, они сделали весьма неприятное открытие, что по сути выступали всегда только от своего собственного лица и отстаивали не интересы Православия в России, а свое частное представление об этих интересах. Можно, конечно, говорить о неофитстсве и малой воцерковленности этой активной части православной общественности, об их слабой связи с духовниками, о наивном понимании православной веры и православного служения. Можно, но лишь с одной стороны. С другой же, стоит нежелание (или невыраженное явно желание) Руководства РПЦ использовать на благо общецерковного, а вместе с тем общественного, государственного
строительства этот человеческий и христианский потенциал.Хочется верить, что в подготавливаемой к принятию социальной концепции данная проблема найдет свое разрешение. Ибо в противном случае последствия могут быть самыми удручающими. Когда люди, воспринимающие себя воинами Иисуса Христа (2Тим.2:3), обнаружат свою невостребованность Церковью, т.е. той структурой, которая наилучшим образом отвечает их представлению об общественном служении, им ничего не останется, кроме как либо оставить поиски своей реализации на данном поприще, либо начать искать иных покровителей. И кто поручится, что в качестве последних не окажутся враги России и русского Православия?
Июль 2000 г.