WHOMSERV.HTML

Уважаемый г-н Шевченко!

Ознакомившись с ведущейся на страницах редактируемого Вами издания полемикой по проблеме так называемой “православной идеологии”, считаю долгом высказать свою точку зрения. Ибо, по моему мнению, Вы организуете дискуссию таким образом, что под видом “всестороннего обсуждения” данного вопроса его содержание полностью выхолащивается и дискредитируется ради пропаганды (уж, не знаю, близких или симпатичных Вам?) идей мондиализма. По крайней мере, такой вывод напрашивается после прочтения серии статей в “НГР” (№19 (66) от 11 октября 2000 г.).

Поскольку у меня нет уверенности, что Вы опубликуете предлагаемый мной текст без купюр и редакторских ремарок, я оформляю его в виде открытого письма и направляю одновременно в “НГ-религии”, “Соборность”, “Русский вестник”, “Радонеж”, “Русь державную”, “Русскую линию” и “Сербский крест”.

 

К. Гордеев

Редактор вестника “Сербский крест”

 

 

КОМУ СЛУЖИТЕ, ГОСПОДА?

Русская интеллигенция всегда страдала излишней склонностью концептуализировать всякую случайно забредшую в голову мысль. И к этому в общем-то следовало бы относиться снисходительно, как к некой особенности национального мировосприятия, если бы не наблюдающиеся попытки использовать упомянутую “чудинку” для осуществления идеологического доминирования.

Речь идет о публикациях в “НГ-религиях” (№ 19 (66) от 11.10.2000 г.) статей В. Аверьянова (“Сегодня русской церкви “больше всех надо”) и якобы полемизирующих с ним А. Морозова (“Политический консерватизм и церковный опыт”) и А. Кырлежева (“Возможен ли синтез политической идеологии на основе Православия?”). Скажу сразу, что вполне разделяю оценку качества публицистики первого автора, данную последними двумя. Это действительно не более, чем импровизация ради самопрезентации – самопрезентации способности к концептуальному мышлению и конструированию идеологий. И оценка такого “творчества” вполне подходит под базаровское: “Аркадий, не говори красиво”.

Но не зря реклама навязчиво внушает нам, что “иногда лучше жевать, чем говорить”, потому что сказанное пусть даже и в верном направлении, но бестолково и невпопад оппоненты, подобранные редакцией, тут же превращают (и превратили!) в инструмент для опошления и выкорчевывания того, что В. Аверьянов в своей статье пытается защищать. Более того, материалы А. Кырлежева и А. Морозова выстроены таким образом, что рамки, в которых был начат спор, как-то быстро и незаметно оказались смещенными от несуразиц в изложении “православного традиционалиста” к неявно выраженному отрицанию христианской системы ценностей и национальной идеологии как таковых.

Господа, нельзя же так передергивать! Кто ж спорит, что идеология, как целостная совокупность идей, проецирующих мировоззрение в реальную жизнь общества, носит “инструментальный, служебный характер” и “выводится из фундаментальных ценностей и принципов, а не принадлежит им” i ? Это очевидно. Как очевидно также и то, что в пределах даже одной ценностной системы существует возможность для реализации множества подобных проекций, каждая из которых возникает как результат преломления конкретного опыта проживания в соответствующих ценностях той или иной группы людей. Тем самым действительно отрицается возможность представления о православной идеологии, как окончательной и совершенной, т.е. закостеневшей в раз и навсегда установленной форме. И сама история становления земной Церкви Христовой вообще и Русской Православной Церкви в частности тому свидетельство.

Однако из того, что православная идеология не представляет собой нечто неизменное, вовсе нельзя сделать вывод, что она является нонсенсом в принципе. Или, быть может, А Кырлежев приписывает ей contradictio in adjecto, усматривая несостоятельность ее мировоззренческого базиса (ибо лишь в этом случае идеология действительно невозможна), как вовсе неспособного быть выраженным в “комплексе представлений, отражающих” вполне определенный, специфический, тип “политического сознания и соответствующие способы легитимации политической практики”? Довольно странное умозаключение для человека, представляющего себя христианином.

Оставляя в стороне неадекватные умствования данного автора о соотнесении идеологии, высшей веры и мифа, произнесенные, по-видимому, для красного словца и пущей важности, не могу не процитировать фрагмент его текста, достаточно откровенно показывающий, “за что ломаются копья”:

“В сложном плюралистическом обществе, где институты, общественные группы, корпорации получают право голоса и свою долю власти, возникает "рынок" идеологий, каждая из которых подрывает абсолютную значимость другой… Функция интеграции и стабилизации общества, которую прежде гарантировала идеология, осуществляется сегодня иными путями: не на основе идеологии, а на основе широкого гражданского ценностно-этического консенсуса. В дискуссии между идеологиями вычленяется то общее, что интегрирует общество, - совершается идеологический "синтез"”.

Прочитав сей отрывок в трудах А. Глюксмана, или Ю. Хабермаса, или у кого-либо из других западных современных философов, чья позиция по отношению к поименованным является промежуточной, я бы не удивился. Ибо никто из них никогда не именовал себя ни христианином, ни даже религиозным человеком, поскольку все они принадлежат к атеистическому, а многие к антитеистическому лагерю. И цели своей они тоже никогда не скрывали: доказать, что истинные ценности (т.е. соответствующие действительному положению вещей) не абсолютны (т.е. не безусловны и не безотносительны), а абсолютные – не универсальны (т.е. не всеобщи).

Несмотря на то, что доказательства, приводимые в защиту данной мировоззренческой установки, отличаются смысловой и логической изощренностью все они, тем не менее, основываются на трех априорных (и, как правило, даже не оговариваемых) допущениях. Согласно последним, всякой существующей ценностной системе приписываются качества (1) субъективности, (2) рациональности и (3) полезности. Ну, а отсюда уж тавтологически выводятся относительность каждого конкретного мировоззрения, а вместе с тем его ценностей, принципов, производных идеологий, которым “естественно” ничего более не остается, как быть умозрительными, сталкивающимися в рыночной конкуренции друг с другом и постепенно универсализующимися в результате диалога и компромиссного согласования (почему-то именуемого “синтезом” ii ).

Выводится и многое другое, вроде якобы существующего тождества между унифицированным многообразием и уникальностью и свободой личности. Но, господа хорошие, всему этому ведь существует вполне определенное наименование – мондиализм, или по более распространенной англоязычной кальке, глобализм – философская парадигма активно выстраиваемого сегодня “нового мирового порядка”, в котором секуляризации социума, фактически, отведено место религии. И хотя невозможно не констатировать с прискорбием, что именно такие взгляды оказались господствующими в современном обществе, все же христианину, к какой бы конфессии он ни принадлежал, не должно ни мириться iii с ними, ни, тем более, пропагандировать их под видом какого бы то ни было “либерально-консервативного синтеза” (в особенности, если ты с первых строк объявляешь себя знатоком “универсального, конфессионального и культурно-национального”).

Когда некто, называющий себя специалистом, берется публично, в средствах массовой информации, рассуждать о “широком гражданском ценностно-этическом консенсусе” между теми, кто принял мондиализм, и теми, кто остался в лоне христианства, то, тем самым, такой человек либо обнаруживает свою некомпетентность в данном вопросе, либо, что хуже, вводит публику в заблуждение сознательно и злонамеренно. Ибо мировоззрения и соответствующие им ценностные системы, о которых идет речь, являются не просто антиподами, но антагонистами, не допускающими между собой никаких компромиссов.

Да и что может выступить в качестве таковых? Признать свои идеалы и убеждения не универсальными, т.е. не разделяемыми другими членами общества, христианин, конечно, может. Но останется ли он тем, кем сделало его крещение, если отречется от истинности и абсолютности того, что исповедует? Если признает равноценность воззрений на мир и общество буддистов, даосистов, индуистов, мусульман, материалистов, гомосексуалистов, сатанистов, язычников, либералов, коммунистов и пр., и пр., и пр.? Естественно, нет, как впрочем в аналогичной ситуации и каждый из этого длинного перечисления, в котором я сознательно поставил рядом и приверженцев крупнейших мировых религий, и глобальных идеологий, и представителей культурных, религиозных и сексуальных меньшинств.

Ибо мондиализм, навязывая каждому из них поиск и выработку неких синтетических ценностей, синтетической религии, синтетической идеологии, на самом деле предлагает именно себя на замещение всех “вакантных” позиций. А уж выражено это в виде императивного требования iv или некого морального принципа v , дело десятое – лишь бы поддались внушению, согласились оценивать собственную мировоззренческую значимость в “единственно универсальных”, “всечеловеческих” координатах условности, рациональности и полезности. Лишь бы забыли о дискретности человеческого бытия, т.е. о том, что невозможно быть одновременно и тем, и другим, и третьим, и что утверждение “я – царь, я – раб, я – червь, я – бог” относится не к искусственному гибриду из четырех названных состояний, а предполагает либо поочередное пребывание в них, либо разотождествление с каждой.

В логике мондиализма и г-на Кырлежева и вполне в духе “широкого гражданского ценностно-этического консенсуса” лежит предложение – опять “впереди планеты всей” – ввести в России “государственную религию” на основе интеграции Православия и ислама vi . Сей перл, однако, не является горячечным бредом какого-нибудь глобально мыслящего христианина, не традиционной ориентации, а сделан ответственным государственным чиновником – генеральным директором информационного аналитического агентства при Управлении делами президента РФ, т.е. человеком, безусловно принадлежащим к команде первого лица страны. И в сущности не важны причины и резоны, из которых это было произнесено. А значение имеет лишь то, что когда и если такой проект будет реализован, то уже не останется никакого христианства и никаких христиан, сколько бы А. Морозов ни рассуждал о разновидностях традиционалистских взглядов главы государства.

В отличие от последнего, “православные традиционалисты”, о которых с таким нескрываемым презрением – незаслуженно и не по-христиански – пишут оппоненты В. Аверьянова, выглядят, конечно, невыигрышно, несовременно и даже странновато. Не оспорить, что их попытки подвести теоретическую базу под будущее, отдекорированное, как прошлое, или погрузиться в оное через переодевание несостоятельны, ибо возможности просто взять и отменить современные реалии постмодерна не существует. Но каким бы ни было у этих людей понимание места традиции в нынешнем, подчеркнуто обезбоженном, обществе, они, тем не менее искренне, в силу собственного понимания, стараются ей следовать, а не синтезировать невесть что с префиксом “нео-”, состоящее из заявлений в стиле ретро и практического воплощения глобалистских программ.

Ибо традиция – это не слова, не ритуалы и обряды, а “передача” (буквальный перевод этого слова с латыни), или, точнее говоря, преемственность, т.е. то, что является проявлением персонифицирующего и структурообразующего начала в человеке, народе, церкви и т.п. и посредством чего удерживается самоидентичность каждого из них в бесконечных исторических трансформациях. И потому вне зависимости от взглядов человека – консерватор он или либерал – его мировоззрение (если речь, конечно, идет о мировоззрении, а не об одной его голой декларации) всегда традиционно – другое дело, к каким ценностям оно обращено.

Иначе говоря, избегая одной традиции, мы неизбежно оказываемся в другой. Ибо каждая из них существует независимо от человека и, будучи неизмеримо больше его, являет собой сокровищницу тех ценностей, благодаря которым каждый получает возможность определить себя и свое место в мире.

И потому безусловной ложью является утверждение, что для людей традиция “умирает” или “оживает”. Наоборот, она-то как раз и живет. А вот сам человек может прийти к ней и тем самым обрести крещением свое новое рождение, а может отпасть от нее, омертвляя свою душу рационалистической ревизией, пустым примысливанием чего-то, разделяющее бытие человека, бытие общества и бытие церкви. Ибо в жизни каждого конкретного истинно верующего христианина церковное делание и мирская практика являются единым опытом, расчленение которого на “разные феномены” – не более чем уловка все объясняющего разума.

Общеизвестной истиной является то, что по-настоящему и вполне христианская жизнь не существует вне воцерковления, т.е. не только и не столько посещения храма по воскресным и праздничным дням, но соединения внутри всякого, решившего следовать за Христом, традиций церковной и традиций общественной жизни. И то, насколько глубоко и гармонично хритианину это удается сделать, фактически, становится для него мерилом духовного возрастания. В этом контексте, совершенно надуманным выглядит вводимое г-ном Кырлежевым противопоставление Святоотеческого Предания и идеологии, т.е., соответственно, идеала православной жизни и его конкретного воплощения.

Не сложно понять, чем более всего раздражены оппоненты В. Аверьянова, ибо все их рассуждения центрированы по сути относительно всего нескольких тезисов. Первый из них гласит, что православная традиция “не от мира сего”, “нежизненна” и потому не проецируется в современное общество иначе, как в виде одной из виртуальных реальностей постмодерна. Доказывая это, г-н Кырлежев не постеснялся подвергнуть вивисекции Православие в целом, дабы провести мысль о том, что духовная практика это одно, а грубая мирская, т.е. общественная, совершенно другое.

Другой тезис данных авторов состоит в том, что идеология (по-видимому, как “омертвленное”, т.е. “ложное”, мировоззрение) не может быть жизненной в принципе. Ибо она исторгается разумом в виде свода формальных правил, чтобы либо морочить людям головы, либо служить предметом политического торга. Во всяком случае нечто вроде этого следует, как из около-путинских импровизаций А. Морозова, так и из откровений г-на Кырлежева о несовместимости “целостного политического мировоззрения” и веры.

И, наконец, третьим тезисом является положение, что современное общество не просто секулярно, а онтологически безрелигиозно, и, значит, не требует иного, чем ментального проживания тех ценностей, которые фиксирует собой каждая конкретная идеология. Это не означает, что религии должны быть отвергнуты категорически. Наоборот, им даже отведено “подобающее” место декораций для игры “в бога”, где всякий, соблюдая несложные правила, имеет возможность сконструировать для предъявлению социуму свой презентативный вариант Credo. А уж отсюда как бы сами собой выстраиваются и согласительный способ определения “правильной” (т.е. общепринятой) системы этических и морально-нравственных ценностей, и “новый” консерватизм, ограничивающийся лишь частой риторикой на соответствующие темы, да периодическими демонстрациями намерений.

Ясно, что все три перечисленных тезиса никакого отношения к христианству не имеют. Более того, они боятся его жизнеутверждающей силы и противоборствуют ей. Тем же по сути занимаются и их авторы, один из которых в другой, более поздней, статье “Утвердиться ли в России новая ересь?” (“НГР”, № 21, от 15.11.2000 г.), направленной против почитателей св. царя-мученика Николая, в пределах одного текстового блока без обиняков пишет:

“Конечно, тем самым на пороге XXI века Русь явила удивительную способность к религиозному творчеству, своего рода "христианскую пассионарность", о которой давно устал мечтать гнилой христианский Запад... Но разбираться с этими тенденциями в российской православной среде придется, увы, не обществу, но "властям": во-первых, церковной, а во-вторых, государственной. Или наоборот”.

Просто удивительно, что г-н Кырлежев прямо не предложил побить людей камнями за то, что те веруют, а не ограничиваются “широким гражданским ценностно-этическим консенсусом”, и, значит, тем самым “отрицают универсальность мышления, единосущие человеческих личностей, созданных по образу Бога-Троицы”, “отказываются видеть христианское в других христианских традициях и значимое в опыте других людей, обществ, цивилизаций”. И этим “еретики” кажутся опасными тем “русским и не совсем русским, но вполне "российским" людям, которые кроме общего, "социологического", доверия Церкви, по-настоящему еще не высказали своего мнения о роли Православной Церкви в жизни общества”. Ну, как тут не вспомнить ярого мондиалиста А. Глюксмана с его известными тезисами о построении новой, объединенной, Европы: “Когда Европа примет для себя некий допустимый минимум норм, позволяющих регламентировать [общественное] поведение и мышление, то это не окажется объединением под правлением некого доброго повелителя, но будет означать [совместную] мобилизацию сил против общих бедствий… Европейская культура останется единственной и незаменимой, если и только если она продолжит открыто смотреть на зло и все связанное с ним… Культурная обособленность является по большей части исключением из европейской культуры: и хотя быть бдительным в отношении зла плохо понимается, презирается и принижается, тем не менее в этом существует необходимость и должно решительно применяться” iv ?

Впрочем, доказывать очевидное – дело неинтересное и неблагодарное. Какая разница, что за окольные тропы вывели редакцию “НГР” вместе с г-дами Кырлежевым и Морозовым на большую дорогу открытой проповеди мондиализма: то ли пристрастие к “современному мышлению”, то ли служение маммоне, то ли последовательный экуменизм. Важно другое, последнее учение, возникшее как “христианский” онтогенетический предшественник современного глобализма и еще до совсем недавнего времени существовавшее как бы независимо от него, ныне с ним слилось и заговорило его голосом. И тихий вкрадчивый шепоток, навязчиво убеждавший быть веротерпимыми к “таким же, как мы, но немного заблудившимся братьям-христианам”, вдруг возвысился до язвительных насмешек и даже патетического негодования и обличения в ереси “православного провинциализма”.

Верующим православным христианам вдруг вменили в вину “неуниверсальность мышления”, что в переводе на нормальный русский язык означает неспособность и нежелание жить не по вере, а верить не по жизни, успокаивая себя тем, что “согласование” идеологии не есть ревизия мировоззренческих ценностей. Еще недавно экуменисты увещевали, что по-христиански любить и принимать другую личность означает не относиться к ней как к равному себе творению Божьему, а непременно признавать тождество между ее заблуждениями и своей верой. Теперь те же люди, “доросшие” до мондиализма, распространяют это положение от отношения к инославию до отношения к иноверию, да еще добавляют, как необходимое “требование современности”, обязательность обмена “значимым опытом” с “другими людьми, обществами, цивилизациями”.

Однако давайте задумаемся. Если христианином называется человек, который исповедует все то, что включает в себя Символ Веры, и живет жизнью Церкви, тем самым безусловно считая христианские мировоззренческие, этические и пр. ценности истинными и абсолютными, то кем является тот, кто сознательно убеждает весь мир в противоположном? Поскольку термин “анти-христианин” мне неизвестен, то наиболее подходящим ответом является – сатанист. Сатанист – если не по принадлежности к антихристовой церкви и не по личному участию в “черных мессах”, то по избранному роду служения.

Вот и возникает недоуменный вопрос, кому служите, господа журналисты?