К. Гордеев

КОНЕЦ ЦИВИЛИЗАЦИИ

«Конец истории» объявил в конце 80-х годов прошлого столетия молодой американский философ японского происхождения Фрэнсис Фукуяма. За пространное доказательство того, что таковым является идеологическая и политическая победа западной (американской) либеральной демократии в мировом масштабе, ознаменовавшаяся торжеством над «сокрушенными» ими социализмом (прежде всего советским), коммунизмом и национализмом, названный ученый снискал широкое мировое признание и солидную финансовую поддержку, как материальное выражение упомянутой признательности. И это было совсем неудивительно, т.к. его работа служила хорошим обоснованием, фактически, апологией, вышедшего тогда «из тени» и активно разворачивающего во всех сферах общественной жизни проекта «глобализация».

Подобно К. Марксу, Ф. Фукуяма представлял себе историю, как развитие общества, практически воплощенное в противоборстве двух антагонистических идей о принципе его устроения — персоно-центрированном и социо-центрированном. Соответственно, исторический триумф одной из них должен был бы знаменовать собой прекращение «соревнования» и завершение социальной эволюции, несущее в себе воцарение «до конца времен» и по всей земле «золотого века», олицетворяющего победивший «изм». В такой интерпретации политическое поражение «тоталитарных государств» автоматически должно было означать вековечную последующую консервацию человечества в банке либерально-демократически-открыто-капиталистического социума. Само собой, что столь серьезное обоснование выгодно оттеняло и придавало вес манифестациям апологетов глобализма, вроде Ж. Аттали, и потому долгое время было востребованным.

Однако, как и следовало ожидать, история, тем не менее продолжилась, и победивший глобализм человечество не осчастливил. Более того, общество, реконструированное в «новый порядок», не только не разрешило, но и усугубило проблемы, существовавшие прежде, что весьма укрепило пессимистические настроения масс и, соответственно, ожидания «конца света».

С середины 90-х таковые спонтанно распространились в виду близостм круглой, а, значит, вроде бы как рубежной, даты — Миллениума. Сначала они носили характер, спекулятивно-радостно-предвкушающий, доставляющий удовольствие посудачить о том, во что в сущности не веришь и искренне надеешься, что «пронесет». Но по мере ухудшения общей политической и социально-экономической ситуации, по мере разрастания кризиса, грозящего обернутся тотальным коллапсом, по мере ускоряющегося разделения на кучку сверхбогатых и миллиарды социально не востребованных, по сути выкинутых на обочину жизни, апокалиптические предчувствия утратили свою призрачность, виртуальность и стали огромным числом людей, независимо от их религиозных и мировоззренческих предпочтений, восприниматься совсем серьезно.

Однако сроки, как и было обещано Священным Писанием, неведомы. За одной назначенно-намеченной «конечной» чертой спешила другая, а последняя надежда для «утративших надежду» так и не наступала. Попробуем зайти с другой стороны: сменим прежние заезженные пластинки и обсудим не спекулятивно идеологический «конец без конца» и не случайность, в которую можно верить или даже предчувствовать, прозревать, но нельзя исчислить, а достижимость того последнего или, если угодно, промежуточного финала, который ограничивает существование современной нам цивилизации и который вполне можно рассматривать, как ее «конец».

Обратные связи

Идеалист Фукуяма не случайно выбрал своим оппонентом «материалиста» Маркса. С точки зрения понимания исторического процесса, их взгляды различаются лишь формальным представлением его итога, а в том, каким образом он возникает, являются практически идентичными. В представлении каждого из этих двух философов ему известна некая абсолютная идея о совершенном обществе, к воплощению которой и происходит социальная эволюция.

В сущности Маркс так прямо в своих тезисах о Фейербахе и пишет о том, что прежние «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его» [1]. Подобная установка заведомо предполагает, как знание истинных цели изменений и их движущей силы, так и понимание последствий своих корректирующих действий.

Для Маркса история представляет собой путь к справедливому общественному устройству, а движущей вдоль него силой — классовую борьбу между «угнетенными» и «угнетателями». С исчезновением же «угнетения» приходит результирующая эпоха всеобщей справедливости. Для Фукуямы историческое движение видится в возрастании свободы и демократии, потенциально уравнивающих членов общества в дееспособности и тем самым не препятствующих их произвольному самораскрытию. Здесь справедливым философу представляется добровольное согласие всех с тем, что каждый имеет ровно то, чего смог добиться.

Другими словами, оба описанных воззрения представляют собой частные вариации на тему возвращения к некой абсолютированной идее о социальной справедливости, от которой реально существующее общество оказалось в силу различных обстоятельств в некотором удалении и теперь пытается вернуться. Ну, что-то вроде гегелевой диалектики, примененной к по-своему «диалектично справедливому» платонову идеальному государству, отображенному в реально существующем обществе.

Однако ведь возвращение материализованной идеи к самой себе равносильно смерти материи внутри нее и прекращению происходящих изменений [2]. А из тех, в свою очередь, собственно, и состоит движение, в т.ч. историческое. Иначе говоря, исчерпыванию движущей силы оказываются соответствующими остановка, погружение во вневременье, утрата жизненности.

Вообще говоря, незадогматизировавшие сами себя, неофанатевшие от повторения мантр, т.е. думающие, марксисты это всегда понимали. А перечисленные уязвимости теории служили постоянным местом ее критики. Любопытно, в частности, как достаточно последовательный материалист К.Э. Циолковский, чтобы преодолеть идеальность «светлого будущего» вынужден был фантазировать о корпускулярно-волновых пульсациях состояния человечества после того, как «классовая борьба иссякнет, и источник исторического движения прекратится».

Собственно, аналогичные проблемы приходится учитывать в своих рассуждениях и Фукуяме, для которого «конец истории» носит во многом символический характер, разделяет человечество на историческое и пост-историческое и вынуждает обозревать внеидеологические противоречия, которые тоже можно было бы рассматривать в качестве препятствий «все более полной демократии и либерализму».

А между тем основания для приемлемого объяснения социальной эволюции давно уже лежат на поверхности, хотя, по-видимому, еще и полвека тому назад воспринимались, как неочевидные. Если обратиться к формулировкам и пониманию законов диалектики [3], отточенным до их современного смысла Гегелем и Марксом, то по сути они описывают с разных сторон ни что иное, кроме как механизмы самоорганизации сложных диссипативных систем [4] посредством существующих в них обратных связей. Последние нужно лишь выявить и соотнести с тем, как конкретно они отображаются в общество и определяют его исторические трансформации.

С точки зрения Ф. Фукуямы, «корни экономического поведения лежат в сфере сознания и культуры». Соответственно, историческое движение обусловлено конкурентным совершенствованием экономических моделей, являющихся, в свою очередь, отражением абсолютной идеи о гармоничном обществе. За столетие до него К. Маркс доказывал, что прогресс общества обусловлен несоответствием между производительными силами, в первую очередь самими людьми, развивающимися быстрее, и отстающими от них производственными отношениями. Из последнего вытекает, что социальная система сможет достичь своего идеала, а история закончиться, когда станут идеальными люди — по своим знаниям, умениям, мировосприятию.

Иначе говоря, в обоих случаях речь, фактически, идет об одном и том же. Экономика совершенствуется вослед ее идеальному отображению в сознании. Различаются лишь формы движения к идеалу (конкуренция хозяйственных моделей или классовая борьба) и, естественно, само конечное представление об идеале.

Однако картина кардинально меняется, если существующие социальные структуры искусственно не привязывать к человеческому представлению о них, а рассматривать исключительно, как формы наилучшего обеспечения системы жизненно необходимыми ресурсами, а обратные связи и, соответственно, движущую силу истории соотнести с возрастанием возможностей человечества получать из окружающего мира потребное во все большем количестве и лучшего качества. Хотя в таком подходе отсутствуют этические самооправдания и любование собственной исключительностью, однако он, возможно именно потому, гораздо лучше описывает процесс социальной эволюции, чем теории привязанные к рациональным фантазиям на тему идеального общественного устроения. И, кроме того, понятие о «потребном» хорошо соответствует тому экспериментально наблюдаемому факту, что материальный успех вовсе не является следствием из «продвинутой к идеалу» духовности, а скорее, наоборот, ею ограничивается.

Три измерения истории

Если рассматривать изменения человеческого общества, не как приближение к некому измысленному этическому идеалу, а лишь как приведение структуры в соответствие ее способностям взаимодействовать с окружающим миром, то исторический процесс оказывается определяемым тремя сложно связанными друг с другом функциями [5], описывающими

а) мощность производства совокупного продукта жизнеобеспечения,

б) механизмы его распределения и перераспределения, и

в) степень непосредственного участия людей в производственных операциях.

Первое из перечисленного устанавливает корреляцию между доступностью ресурса, количеством производимого и числом потребляющих. Последнее связано с совершенствованием технологий и задает главный вектор социальных изменений — умножение «удельного могущества», т.е. мощность производства, приходящуюся на одного человека.

Что же касается распределения и перераспределения произведенного, то именно на описании этой функции как раз и сосредоточены все спекуляции по поводу идеала справедливости, который Платону виделся одним, Гегелю — другим, Марксу — третьим, Фукуяме — четвертым... Данный список можно продолжать и дальше, включая религиозные, утопически фантазийные и всяко «научно обоснованные» утопии. Между тем, в реальности здесь скрывается всего лишь баланс между двумя способами возрастания производственной мощности системы — экстенсивный (за счет возрастания числа людей, иерархически встраиваемых в структуру путем распределения труда и социальных ролей) и интенсивный (за счет увеличения производительности механизмов).

Демократия — диктатура, рыночное соревнование — внутриобщинное распределение: все это оказывается лишь множеством форм, отражающих текущее «могущество человека». Каждый из перечисленных выше мыслителей смотрел на идеал социальной справедливости с высоты технологий и производственной мощности своего времени.

Платон говорил об аристократии именно потому, что именно служилое сословие выполняло роль структурообразователя в древних обществах, когда возрастание мощности производства в основном достигалось исключительно числом людей, организованно в нем задействованных. Что же касается оппозиции идеалов Маркса — Фукуямы, то она соответствует двум путям решения проблемы, возникшей в обществе развитых технологий, где автоматы и механизмы уже начали заметно вытеснять человека из сферы производства без возможности его пропорционального увеличения. Коммунистический вариант апеллирует к сохранению баланса между интенсивной и экстенсивной составляющими, конкурентно-рыночный сосредоточен на дальнейшей интенсификации.

Какой из них справедливее? Если действительно искать некий абсолют, то настоящий идеал материальной справедливости всегда понимался человечеством одинаково: полное потребительское равенство — все всё могут, и у каждого всё есть. Или по-другому: ничем не ограниченное могущество при ничем не ограниченных ресурсах. А такое в свою очередь предполагает, что бесконечная технологическая модернизация обязательно будет компенсироваться неограниченными возможностями как распространения социума, так и автономизации существования каждого его члена.

Правда, подобная крайность равносильна социальному самоуничтожению. Но единственной ей альтернативой является сознательное ограничение потребительства, что, в свою очередь, чревато «возвращением неравенства и несправедливости». Хотя примеры «равенства ограниченных возможностей», как исключения, все же существуют. Подобное реализовывалось во времена первобытных людей, где было обусловлено сильно ограниченной доступностью ресурсов, необходимых для жизнеобеспечения, и в религиозных общинах, где материальное потребление лежит несколько в стороне от смысла существования их членов.

Таким образом, опираясь на приведенные выше «три измерения истории», несложно перечислить потенциально возможные варианты дальнейшего развития событий.

1. Человечество ограничено хозяйственным пространством Земли, сохраняет распределение в рыночной парадигме и не стремится к «равенству через самоограничение». Подобный вектор интенсификации неизбежно приведет к социальному, а затем и цивилизационному коллапсу, когда передача культуры от представителей одного поколения другому перестанет быть возможной.

2. Человечество ограничено хозяйственным пространством Земли, переходит к статусному распределению и не стремится к «равенству через самоограничение». В этом случае численность населения удастся сократить до соответствующего прогрессу технологий, однако тем не менее цивилизационный коллапс своей неизбежности не утратит, т.к. в конечном итоге движение в этом направлении приведет к полной автономизации существования отдельных людей и распаду социума. Сильно поредевшее человечество редуцируется до узкой и все более сокращающейся прослойки неспособных к самовопроизводству «владельцев всего», находящихся на содержании и под управлением «производящих все» автоматов.

3. Человечество ограничено хозяйственным пространством Земли, переходит к статусному распределению, но стремится к «равенству через самоограничение». Фактически, данное направление соответствует построению своеобразного сетевого социализма, перехода к «устойчивому развитию» (с сознательным ограничением прогресса технологий), застою и... революции, т.к. долгое время подобное состояние удерживать невозможно.

4. Человечество не ограничено существующим хозяйственным пространством Земли и начинает клонировать себя «где-то там далеко» ... Что ж, пройденная история повторяется и начинает ветвиться, но не заканчивается. До всеобщей справедливости снова далеко. Если она где-то и возникает, то сугубо локально. Но человеческая цивилизация за счет своего умножения получает возможность культурной передачи и самосохранения.

5. Человечество «сохраняет все, как есть», но резко сокращает свою численность за счет войн и рукотворных катаклизмов (нерукотворные в виду их непрогнозируемости оставим за пределами рассмотрения). В этом случае цивилизационного коллапса также не избежать, как в силу «всамделишной» неподконтрольности «подконтрольных сил разрушения», так и в силу того, что потенциал развития на самом деле прямо зависит от общей численности населения, ибо именно этот фактор является определяющим в обеспечении технологического прогресса [6].

6. Человечество «сохраняет все, как есть», но преобразует свою природу, в т.ч. сращивая себя с автоматами и получая свойства, прежде не бывшие. Последствия подобного действия предсказуемы только в одном — история человечества, не говоря уж о цивилизации, без каких бы то ни было оговорок заканчивается, т.к. его результатом становится существование неких существ с совершенно иной, нечеловеческой, мотивацией, иными жизненными ценностями, потребностями, целеполаганиями, иными ресурсами жизнеобеспечения, находящимися вне социальной структуры. Как и всякая мутация, подобное преобразование с вероятностью 99,99(9)% нежизнеспособно и обречено к вырождению и гибели «подопытных кроликов».

Координаты современности

Какое из перечисленных направлений окажется доминирующим в современном постиндустриальном и даже пост-«модерновом» обществе, остается вопросом. Очевидно, что четвертая, наиболее оптимистичная возможность является и наименее реальной. Время упущено, и отказ от освоения космоса, насколько можно судить со стороны, был совершенно сознательным. Иные же, земные, неосвоенные пространства загажены настолько, что почти не пригодны не только для жизни там, но даже и для утилитарного освоения.

Не приходится также сомневаться и в том, что никто не станет ограничивать ни технологический прогресс, ни устремленность к безудержному потребительству. Существующие тенденции свидетельствуют как раз о прямо противоположном. А, значит, совершенно спокойно можно убрать из рассмотрения путь «тихого цивилизационного загнивания», т.е. так называемое «устойчивое развитие» [7].

Учитывая явное тяготение (ввиду ускорившихся процессов) рыночной монополизации в сторону перехода к статусно-сетевым формам распределения и быстро нарастающие кризисные процессы в экономике и финансах, выбор пути приближения к концу современной цивилизации весьма невелик и колеблется между описанными выше вторым, пятым и шестым вариантами, по сути достаточно близкими друг к другу. И тот факт, что явления культурной деградации наблюдаются практически повсеместно, интенсивно распространяются вширь и вглубь общественной жизни, свидетельствует о близости цивилизационного обрыва и невозможности дальнейшей передачи накопленных знаний, умений, мастерства (технологического и духовного).

Уже сегодня налицо разрушение институтов социальной поддержки, снижение уровня и доступности массового образования и, как следствие, все возрастающий застой в большинстве отраслей знания. По другую сторону кризиса науки и однобокости совершенствования технологий неодолимо распространяется мгла редуцированного (упрощенного) мировосприятия — вплоть до полного замещения норм нравственности животными инстинктами. Словом, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств впереди у примитивизировавшего себя и свою жизнь человечества лежат долгие «темные века», предшествующие еще одной, очередной попытке «восхождения к звездам».

Подобное случалось, судя по всему, не однажды. Человечество дорастало до способности воздвигнуть очередную вавилонскую башню и... тупо пыталось это сделать, не будучи способным ни извлечь уроки из чужого, предыдущего, опыта, ни сдать экзамен на собственную зрелость. Конечно, невозможно предсказать наверняка, будет ли завтра реализован сценарий «конца света», воплотятся ли апокалиптические ожидания, наступит ли не умозрительный, а конкретный конец человеческой истории, равносильный прекращению существования человеческого общества на земле. Но даже если такового и не случится, шанс у нынешней цивилизации пережить ею же порожденный коллапс крайне невелик.

____________

[1] К. Маркс. Тезисы о Фейербахе, Сочинения К. Маркса и Ф. Энгельса, изд. 2, т. 3, стр. 1—4.

[2] Сказанное остается верным даже в том случае, если предположить, что идея не абсолютна, а эволюционирует посредством рекурсивного погружения в материю. Любое движение возможно лишь в том случае, если существует разница между предшествующим и последующим состояниями. И, соответственно, совершенствование идеи в конечном итоге должно привести к абсолютизации ее самой, а вместе с ней и к полной идеализации материи, в которую та «погружается».

[3] Законы «отрицания отрицания», «единства и борьбы противоположностей», «перехода количественных изменений в качественные».

[4] Диссипативные системы — открытые, сильно неравновесные термодинамические системы, устойчивые и способные к усложнению за счет частичного распада структуры (возрастания энтропии) и рассеивания первоначальной и поступающей извне энергии.

[5] Аналогичное описание см. К. Гордеев. Горизонт, как свиток... / http://kongord.ru/Index/Articles/Horizonasroll.html

[6] Распределение способностей между людьми столь же подчиняется закону Парето, как и распределение богатств.

[7] По-настоящему устойчивым, т.е. не застойно-регрессивным, развитие бывает в фазе, когда необходимые для жизни ресурсы находятся в существенном избытке по отношению к возможностям потребителей ими воспользоваться. Однако этот случай не нашего времени.