К. Гордеев

ВЛАСТЬ ИМЕН

Казалось бы, за долгое десятилетие должна была бы приесться, навязнуть в зубах, ушах и мозгах тема о том, какое значение имеют имена в жизни людей, какие параллели существуют между апокалитическими начертаниями и раздачей цифровых идентификаторов личности в «новом мировом порядке», и остается ли человек свободным от имен «внешних», накладываемых на него социальной системой.

Но вот подошел день, и с осени 2012 года российская власть, достроив свое «электронное правительство», устанавливает-таки единый и универсальный (т.е. охватывающий вообще все стороны общественного бытия личности) номер — СНИЛС — и определяет его, как основное условие доступа к социальным структурам. А последние являются частью добровольными и создающими дополнительные возможности через реализацию закрепленных в законе прав, а частью — обязательными, требующими исполнения обязанностей, налагаемых обществом на человека. Другими словами, фактически, возникает ситуация, когда тот, кто отказывается от идентификатора личности вкупе с сопутствующей ему УЭК, автоматически выпадает из социума и становится вне закона (что бы при этом в самом законе и ни говорилось о добровольности получения сих «дивайсов для госуслуг»).

Если когда-то отказ от ИНН влек за собой только по большому счету имущественные проблемы («А как же я без него буду, когда у меня квартира, машина, дача?!!» — возмущался лет десять тому назад перед автором этих строк один нижегородский священник), то сегодня отказ от СНИЛС и УЭК чреват потерей пенсий и социальных пособий, проблемами с банковским обслуживанием, с получением медицинской помощи, с возможностью обучения детей в школе, да, наконец, даже с перспективой отъема этих детей (под предлогом того, что им «для социализации и образования без СНИЛС и УЭК не обойтись»). А учитывая, что российские власти твердо взяли курс на «деанонимизацию» в финансовой и социальной сфере (т.е. на то, чтобы точно знать, кто кому, за что и сколько платит, какие услуги, в каком размере получает), то совершенно очевидно, что СНИЛС и УЭК являются лишь первой, переходной ступенью к «человеческому штрих-коду», т.е. к начертанию и ко вживленному чипу [1] (поскольку по-настоящему номер может удостоверять не того, кто его запомнил и написал, а то, к чему он неотъемлемо, как бирка, прикреплен).

Да и сейчас уже розданные социальные номера используются аналогичным образом, т.е. не сами по себе, а опосредовано: через зашитый пока (!) в пластик чип или нанесенный на карту штрих-код [2]. А то вдруг кто-нибудь цифру, знак перепутает или — хуже того — умышленно исказит, чтобы, значит, «через чужой дивайс неположенное получить»: в метро пройти или, там, к врачу попасть. Так что реально — НОМЕР, превращенный в ИМЯ, используется конкретно, как НАЧЕРТАНИЕ.

И вновь возникла лавина вопросов. А унижает ли этот номер мою христианскую веру? А не является ли жизнь в обществе внешней относительно моей жизни во Христе? А имеет ли цифровое имя надо мной власть? А как я буду жить, если откажусь?

Ну, на последний-то вопрос ответ простой: плохо, очень плохо, примерно так, как об этом написано парой абзацев выше. Что же касается власти номеров над человеком, то на эту тему много и всяко было написано прежде — и по-простому, и по-мудреному (последний раз — см. [3]). Однако, поскольку все равно остаются непонятки и недоумения, можно попробовать сделать еще одну, последнюю, попытку объяснения — как говорится, «на пальцах». Итак...

Начнем с любимого аргумента защитников цифрового обезличивания. Дескать, «у человека много имен. Каждое из них имеет хождение только в узком, соответствующем этому имени кругу, и потому для человеческой личности в целом ничего особенного не означает. Одним больше — одним меньше: ничего страшного». Сказано гладко и правдоподобно, однако является ничем иным, кроме как лукавством и ложью.

Что такое имена вообще, и откуда они берутся? — Ну, нам их присваивают — Когда? Кто? — когда мы вступаем в некую общность. Имя дает семья (дают родители), когда мы приходим в этот мир. Имя дается при крещении; когда таинством присоединяемся к Церкви Христовой. Новые имена приходят также вместе с другими посвящениями — например, при постриге в монахи, схимники. И так каждый раз: вхождение человека в новый круг общения, в иную социальную группу, иногда получение им иного статуса или ранга влечет за собой появление специфичного для оных его именования. Одно для друзей, другое для приятелей, третье для любимых, четвертое, как знак принадлежности к корпорации, будь-то госслужба, тайное общество или криминал.

Иногда в этом множестве прозваний человека некоторые из них совпадают, чаще — разнятся. И их действительно много — т.е. внешне все выглядит именно так, как и описывается поборниками обезличивания. Однако общим для всего многообразия наших имен является не то, что они в частности для чего-то или кого-то обозначают конкретно нас (т.е. принадлежат как бы нам и потому позволяют делать с собой все, что нам вздумается). Будь это так, то действительно каждое имя не значило бы больше, чем что-то наподобие одежды или какой-нибудь иной детали нашего туалета. В этом случае действительно все было бы просто: захотел — одел, не нравится — снял. Они (имена) — не то же, что мы (люди), соответственно, и мы — в той же степени как бы не они.

Однако на самом деле, не имя принадлежит человеку, а он сам посредством своего имени принадлежит чему-то. Оно выступает, как знак принадлежности, связующий своего носителя с некой социальной, религиозной или иной общностью (см. выше), т.е. с чем-то бóльшим, чем он сам, чьим правилам и законам подчиняется, и, соответственно, чью власть на собой признает. И сразу на второй план отпадает вопрос о свободе и добровольности принятия и ношения имени. Если оно есть, значит, то, что его человеку присвоило, имеет над последним власть (т.е. не само по себе имя является властью над человеком, но обнаруживает существование таковой).

Понятным становится и разграничение внешнего и внутреннего, когда речь заходит об именах и людях. Власть — это сила, чаще всего сила принуждения, ограничения, установления пределов и правил действия. И, соответственно, как и всякая сила, она может быть уравновешена и преодолена. В последнем случае связь между человеком и его именем оказывается разорванной, а само оно ничего не значащим и, соответственно, безусловно внешним.

Но до тех пор, пока человек «играет» по правилам общности, наделившей его именем, он им обоим (имени и общности) принадлежит и в каком-то смысле является их «рабом» (иногда вольным, иногда невольным). Можно ли утверждать, что нечто, предопределяющее действия и поступки личности, является для нее внешним и незначимым? Отнюдь. Хотя сила довлеет и извне, однако поступают люди совершенно самостоятельно вне зависимости от того, с охотой это ими делается или вынужденно (ср. с любимой цитатой сторонников цифровой идентификации: «не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека» (Мф.15:11)).

Таким образом, первый вывод, который можно из сказанного сделать, состоит в том, что все то, что человеком совершается «под именем», чем-чем, но уж внешним по отношению к его личности не является (1), соответственно, ее свободу, хоть и не пресекает, но ограничивает (2), и потому бесследно для нее не проходит, становясь частью личной истории (3). Ну, а значит, и ответ за его ношение держать придется (4).

Второй вывод, связан с ответом на вопрос о том, властно ли имя над человеком. Нет, очевидно не властно, но, принимая его и действуя под ним, мы соглашаемся и признаем власть над нами того, кто это имя дал. Конечно, теоретически таковую власть можно превозмочь, отринуть, выйти из-под нее (см. выше), но на практике это далеко не всегда просто по причине, как нашей личной слабости, так и силы того, кто ею воспользовался. Так может вполне оказаться, что вступление в некую общность (и получение там особого именования) стоит ничтожно, а вот цена выхода оттуда чрезмерна и запредельна. Известная присказка — «вход рубль, выход миллион» — описывает как раз такой именно случай.

Порассуждаем дальше: быть может, хоть ношение имен для человека является небезразличным, а власть, транслируемая через них, вполне реальной, однако возможно ли такое, чтобы подчинение ей носило формальный характер, было, как бы «для виду», чисто внешним и не затрагивало ничего для личности принципиально значимого? По-другому это значило бы суметь разделить свое бытие под именами на «жизнь для Бога» и «жизнь для кесаря» [4].

В принципе это реализуемо, но при точном выполнении одного единственного условия. Действие для человека останется формальным и внешним в том случае, если оно не будет нести в себе для него никакой личной выгоды, т.е. останется как бы чистой передачей: «у кесаря взял, кесарю отдал, себе ничего не оставил».

Конечно же, вероятность такого случая существует, но на практике подобное происходит крайне и крайне редко. Да вы и сами попробуйте припомнить, когда такое бывало, чтобы вы в чем-то участвовали и своей части с того себе не брали? Тем более, когда речь заходит о действии, связанном с именем: зачем себя с ним вообще соединять, если пользы в том никакой не находить? Ну, а коли польза находится, то назвать совершаемое «формальным, меня не задевающим», никак нельзя.

Вот и выходит справедливость народной мудрости: «назвался груздем — полезай в кузов». Хоть какой стороной ее ни разворачивай, хоть в прямом, хоть в переносном смысле употребляй: отозвался на имя, включился в общность, признал ее власть над собой, подчинился ей — допустил до своей души, оставил отметину на личности.

Ну, хорошо: с тем, что имен ни к чему не обязывающих, не надмевающих, а также внешних и формальных для человека не бывает, все ясно и понятно. Теперь разберемся с тем, как имена соотносятся с верой, которая — ну, по крайней мере, так ДОЛЖНО быть — является самой, что ни на есть глубинной основой личности.

Ответ прост: сами по себе — никак не соотносятся, за исключением разве что того, которое получаем в таинстве крещения, присоединяясь к вневременной и внепространственной общности, называемой Церковью. Но имена связывают человека с человеческими сообществами, которые по своей сути либо вступают в противоречие с религиозной основой личности человека, либо нет. Наличие такой мировоззренческой оппозиции делает пребывание в «двух верах» несовместным и требует активного выбора (т.е. деятельности) в пользу одной из них против другой. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

Поэтому, скажем, внутрисемейные имена, а также приятельские, дружеские, групповые «по интересам» и т.п., где деятельное участие вполне согласуемо с нравственными требованиями веры, хотя для личности бесследно и не проходят, однако и внутреннего конфликта сами по себе не вызывают. Совсем иной выглядит ситуация с именами, приобретаемыми при вступлении в организации тайные, религиозные и корпоративные, требующие безусловного единства взглядов всех, к ним присоединившихся и личной преданности руководству данных структур. Конечно, и здесь требуемый набор убеждений теоретически вполне может согласовываться с религиозным мировоззрением человека, однако на практике, как правило, персональным идолом корпорации является ее глава. И вступление в нее означает кардинальный пересмотр человеком его мировоззренческих принципов (что в случае христианства означает по факту отступление от Бога).

В отличие от нынешних, первые христиане понимали это положение очень хорошо, поскольку основанием для их обвинений и последующих казней была вовсе не вера, как полагает большинство наших современников. С этим-то как раз в многоконфессиональном, как сказали бы сейчас, Риме проблем не было — веруй в кого хочешь. Но... Но сначала присягни на верность императору, как богу. Причем прямо в логике нынешних инквизиторов: «Что вы, братцы, упрямитесь? Дело-то формальное: воскурите фимиам и молитесь в своих дворах кому хотите». Однако верующие во Христа отказывались и шли на муки за … «государственную измену». (Аналогия, кстати, с нынешними временами тоже в глаза бросается и на размышления наводит, или, по крайней мере, должна наводить).

Ну, и наконец, если все предыдущие рассуждения поняты и приняты, мы подобрались к самой главной проблеме, на которой споткнулись и две богословские комиссии, и все при-московско-патриархийные богословы, как оптом, так и в розницу: как же следует оценивать государственный российский, обезличивающий граждан «личный код» (нынче за него СНИЛС выдают, штрих-кодом изображают и в радио-чип заталкивают) в контексте не какой-то там «общечеловеческой свободы и тоталитаризма» (ясное дело, оцифрованным рабом или скотиной никому быть не охота), а конкретно православного христианского вероисповедания? Если следовать рассуждениям «московских мудрецов», то все дело ограничивается гражданским несогласием жить под детерминирующим приглядом «большого брата». И только. Хотя, например, схиархимандрит Кирилл (Павлов) на сей счет высказался совершенно недвусмысленно: «Сам я номера брать не буду, а вы... по совести».

Взаимоотношения человека и его имен, а также последствия этого были рассмотрены выше. Теперь разберемся со СНИЛСом, доросшим до статуса «личный код человека» и ставшим номером в государственном регистре населения. То, что это — имя в системе, именуемой «общество и государство», можно не сомневаться. Оно уникально, пожизненно и тождественно своему носителю и является идентифицирующим его системным знаком-опознавателем. Еще про него известно, что оно апокалиптически формируется, как число, и записывается в виде начертания, т.е. штрих-код (и даже когда оно преобразовано в радиочастотный сигнал, о таковом все равно говорят, как о «человеческом штрих-коде»).

Однако перечисленным дело не ограничивается. Если обратиться к 13-й главе Откровения, то помимо того, что антихристово имя является числом и начертанием, там приведены еще три его признака, которые обычно во внимание не принимаются. Во-первых, оно является внутрикорпоративным, во-вторых, назначается главой корпорации после инициации соискателя, и, в-третьих, тесно привязано к функции денег. Не понятно? Ну, как же: (1) убиваем всякий, кто не поклонится образу зверя, (2) все оставшиеся без исключения (т.е. узкий круг неубитых) «большим боссом» обязываются к именному знаку, который (3) неотъемлемо привязан к реализации социальной обменно-распределительной функции (без него «нельзя будет ни покупать, ни продавать»), или, иначе, к деньгам.

Как это ни парадоксально, но в том, что сегодня выстраивается вокруг УЭК и СНИЛСа, не реализованным признаком является лишь «убиение непоклонившихся». А все остальное-то присутствует. То, что в данном номере соединились имя и начертание, доказывать нет смысла: это очевидно. То, что посредством чипа это ИНН (имя-номер-начертание) цепляется к купле-продаже и вообще ко всем социальным функциям, связанным с получением некоторых (не важно — положенных или не положенных) материальных благ, задекларировано в самой концепции «социального регистра населения» и привязанных к нему электронных, пластиковых и иных «дополнениях». Ну, и, наконец, налицо тот факт, что «членство в корпорации общество-государство» не назначается автоматически (как по идее должно было бы быть), а требует «вступления» в виде, как «прошения о ...», так и не подачи «отказа от ...». Кстати, вполне вероятно, что именно эта последняя процедура и является механизмом упрощенной инициации, разделяющей людей на тех, кого примут в круг, «живущих под ИНН», и на тех, кому жить дозволено не будет.

Ну, кто после сказанного выше сможет утверждать, что «к вероисповеданию социальные номера отношения не имеют»? «Внешними» таковые не являются, их принятие и последующие «действия под ними» имеют явную выгоду для их получателей. Через упомянутые ИНН реально осуществляется манипулирование человеческими действиями (недаром же даже и в Московской Патриархии констатируют, что «электронная власть» ущемляет свободу человека). И бессмысленно оправдывать себя, что «я что-то беру, потому что мне положено», т.к. если «положенное» кем-то отнято и возвращается только за «морковку», то о всех прежних правах следует забыть, а думать стоит именно о вновь возникающих «овощных» обязанностях, которые не могут не включать в себя и мировоззренческие установки.

Разве не стали нормой в обществе толерантность и мультикультурность? Разве не надмевают ювенальная юстиция, изначально глубинно антихристианская, и страх быть названным «экстремистом», в том числе и за то, что цитируешь слова Священного Писания? Разве во власти не восторжествовало богоборчество, именующее себя мондиализмом? Разве не превратилась религия в инструмент политики? И разве официальные церковные структуры не отступили от догматов веры, заигравшись в экуменизм?

А теперь, после всех вопрошаний, самое главное: если я — по имени и делам — часть всей этой, по сути глубоко антихристовой, корпорации, то могу ли я утверждать, что ею мне данное и мною принятое не делает меня ее соучастником и моей веры во Христа не унижает и — даже более — не разрушает? И проверить себя, если ответ сам собой не вытанцовывается: коли мое участие в «электронно-государственной оцифрованной общности» является формальным и ничем меня и мою веру не обязывает, т.е. как бы представляется мне «кесаревым», то могу ли я зараз эту форму скинуть и себя от нее освободить, приведя свое «внешнее» в соответствие внутреннему, «Божьему». Ну, как в Евангелии, разделить без лукавства — «Богу Богову, а кесарю кесарево». Если «да», то все в порядке, и все опасения и аналогии с Апокалипсисом беспочвенны. А вот если нет... То тут есть, о чем задуматься на досуге.

Ибо цена велика. Чье имя носишь, тому и служишь. Со всеми последующими оргвыводами...

_______________________

[1] http://www.nydailynews.com/news/national/human-barcode-society-organized-invades-privacy-civil-liberties-article-1.1088129

[2] К. Гордеев. И рад бы порадовать, но... http://www.kongord.ru/Index/Articles/noglad2gladden.html

[3] К. Гордеев. Об именах и символах, http://kongord.ru/Index/Articles/namendsymbols.html

[4] «...позволительно ли давать подать кесарю, или нет? Но Иисус, видя лукавство их, сказал: что искушаете Меня, лицемеры? покажите Мне монету, которою платится подать. Они принесли Ему динарий. И говорит им: чье это изображение и надпись? Говорят Ему: кесаревы. Тогда говорит им: итак отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу». (Мф.22:17-21)